Я не погиб. Раненый, обессиленный, но вполне живой я лежал на дорожке Английского сада. Попытавшись сесть, почувствовал резкую боль в плече. Такой же болью отозвалась мысль, что не далее как сегодня был убит Анри. Господи, только сегодня… Я нарочно переспросил об этом Настю.
Вместе с сознанием ко мне возвращалось ощущение времени. Я хотел было облечься в мое время, как в привычную разношенную одежду, но не смог. Не знаю, кто из нас изменился — оно или я, — только мы были уже не соизмеримы. Все пережитое мной в течение нескольких мгновений не желало соединяться с огромным, бесконечно продолжавшимся днем. Настя говорила с кем-то по мобильному телефону (подаренному Анри телефону!), а я полусидел, прислонившись здоровым плечом к ее колену.
Мне приятно повторить это еще раз: я не погиб. Я не погиб благодаря Насте, моей жене, сестре и матери. В этот день она подарила мне жизнь, и это стало ее материнством. Свернув с аллеи после прогоняющего моего взмаха, Настя не пошла на экзамен. Когда вдалеке она заметила фигуру несостоявшегося убийцы — в своей полноте, кстати говоря, а вовсе не зловещую — в ней шевельнулись какие-то сомнения. Эти сомнения ни на чем не основывались и ни к чему ее еще не побуждали. Увидев, однако же, мой сердитый жест, она встревожилась не на шутку. Вместо того чтобы идти в университет, Настя свернула на параллельную аллею и незаметно (чтобы не раздражать тебя, милый!) стала по ней возвращаться. Сойдя с аллеи, она пробралась сквозь кустарник и появилась точно в том месте, где меня собирались убивать. Тогдашнее Настино появление можно было расценивать как первый привет того неизвестного мира, куда я, по всей вероятности, переходил. Кажется, я уже упоминал, что именно так я его и расценил. Не скрою, мне было приятно, что и в нематериальном мире меня встречает самый дорогой из всех мыслимых призраков. Мое обессиленное сознание покинуло меня еще до выстрела.
Так бывает. Я где-то читал, что, будучи помилованы уже с петлей на шее, осужденные часто падают в обморок. А этот тип в меня еще ведь и выстрелил. Он выстрелил, но промахнулся, потому что Настя успела ударить его по руке. Пуля попала мне в левое плечо. Как я понимаю, к этому скорбному мгновению я начинал уже потихоньку падать, что, возможно, тоже сбило прицел стрелявшего. Так или иначе, он не только промахнулся, но и выронил свой маленький блестящий пистолет.
По моей просьбе происшедшее Настя описывала мне несколько раз. Не меньше Настиного мужества меня поражало согласованное взаимодействие деталей — немотивированное беспокойство Насти, своевременность ее появления из-за кустов и несколько счастливых сантиметров, отделивших рану от моего сердца. При подобном развитии событий уже не удивительно, что к упавшему пистолету первой успела опять-таки Настя. Ей удалось ухватить предмет прежде, чем армейского образца ботинок прихлопнул гравий, густо усыпанный липовым цветом (почему злодею хотелось убить меня именно под липой»’). Приподняв дрожащие руки, обезоруженный сигнализировал готовность к компромиссу. Медленно, не делая резких движений, он стал приближаться к Насте. Вероятно, так его учили в приславшем его ведомстве. Когда в надежде получить назад оружие он протянул к Насте руку, она ему ее прострелила ниже локтя; Посмотрев на меня лежащего, прострелила и вторую. Вскрикнув, в один прыжок он оказался в тех же кустах, из которых вышла Настя. Она выстрелила по кустам и, судя по рычанию, попала ему в какое-то третье место. Зная непреклонность моей русской девочки, могу предположить, что она запросто догнала бы бежавшего и всадила в него всю обойму, но — любовь победила ненависть. Услышав удалявшийся хруст веток, Настя бросилась ко мне. Я лежал на дорожке без малейших признаков жизни (ах, до чего же ты был неподвижен!), и только Настины слезы вернули меня из той странной действительности, где я пребывал.
— Сейчас приедет Билл — сказала Настя, пряча в сумку мобильный телефон.
— Билл? Какой Билл?
Я понял, что проснулся еще не до конца.
— Билл, врач князя. — Настя осторожно отлепила край расстегнутой рубашки от раны. — Я посмотрела, что кровотечение остановилось, и решила звонить ему, а не в скорую. Мне страшно везти тебя в больницу.
В голове моей, покоившейся на Настином колене, снова блуждала мысль о причудливых свойствах рифмы. И на Анри, и на меня покушался один и тот же человек, и оба мы пережили первое нападение. В случае с Анри дело было доведено до конца. Значит ли это, что и меня ждет та же участь? Сейчас Настя все делала для того, чтобы этого не случилось. Я лежал закрыв глаза и ощущал на своем лице ее прохладные губы. Только я напрасно опасался судьбы Анри. Тогда ведь я еще не знал, что рифма существует для того, чтобы подчеркивать различие.
За дальними деревьями раздался рев мотора — такой непривычный в Английском парке. Я почувствовал, как напряглась Настя. Приподняв голову, я понял, что могу сидеть самостоятельно, и выпрямился. Боль, которую я уже начинал ощущать, меня разом оставила. То, что я испытывал, не было страхом. Это было, скорее, жгучее чувство нелепости происходящего — теплого летнего дня, следов моей крови на гравии и нашего беспомощного сидения посреди дорожки. Настина рука потянулась к лежавшему рядом пистолету.
Через мгновение на дорожке появился американский армейский джип. Это был Билл. При полном отсутствии в Английском парке автомобилей его огромный джип казался таким же неуместным, как самолет или, пожалуй, даже корабль — но, может быть, именно эта невероятность придала его появлению особую патетику. Затормозив в паре метров от нас, Билл неожиданно для себя попал в Настины объятия. Захлебываясь от рыданий, Настя объяснила, почему меня нельзя везти в больницу. Лишь после этого краткого, как взрыв, эпизода я понял, на каком эмоциональном взводе она находилась.
Помыв руки привезенной им водой, Билл быстро, но осторожно снял с меня рубашку.
— Вот здесь пуля вошла, — сказал Билл, коснувшись моей груди рядом с раной, — а здесь вышла. — На своей спине я почувствовал проводимый его пальцем круг. — Ах, как хорошо. Уж если везет, то везет.
Настя молча следила, как огромные руки Билла распечатывали стерильный бинт.
— Мало того, что вы остались живы, так еще и пуля оказалась сквозной. Если бы она зацепилась за что-нибудь внутри, мы бы не обошлись без операции, а значит, и без больницы. А так, я думаю, справимся своим силами.
Зубами он вытащил пробку из какого-то прозрачного пузырька и приложил его к ватному тампону.
— Вытащите-ка это у меня изо рта и заткните, пожалуйста, бутылку. Она нам еще понадобится.
С пробкой во рту его акцент казался значительно меньше. Он сел на корточки и провел рукой по моей шее.
— А теперь потерпите немного, это не должно быть слишком больно.
Может быть, я все еще находился в состоянии шока, но это действительно было не так больно, как я боялся. Разумеется, я чувствовал прикосновение ватных тампонов к спине и к груди — особенно, когда они были накрепко прижаты бинтом — и все-таки это было терпимо. Когда Билл закончил перевязку, они с Настей осторожно положили меня на заднее сиденье джипа. Там же села Настя, и я положил ей голову на колени. Захлопнув дверь машины, Билл задумчиво побарабанил по рулю.
