Против ожидания, все окончилось благополучно. Выехав на свет, мы увидели другую платформу с готовой к полету публикой. Она махала нам, не догадываясь об испытаниях, которые ее ожидали минуту спустя. Наш экипаж отвечал с величавой сдержанностью. Мы были теми, кто выполнил свой долг до конца и теперь был вправе рассчитывать на отдых. Некоторые не спешили отстегивать страховку. Откинувшись на спинку кресла, они ждали заключительного космического обслуживания. Кажется, именно так принято себя вести после приземления.
Голова моя немного кружилась. Какое-то время мы шли молча, а затем Анри предложил развлечение поспокойнее. На кипящем посетителями пространстве Диснейленда он отыскал абсолютную противоположность тому транспортному средству, которым мы только что пользовались. Перед нами было нечто, что мне сразу же захотелось назвать мирной ладьей. Садясь в корытообразное сооружение, я удивился тому, что оно даже не шелохнулось, будто было приколочено к поверхности воды. Я подумал было, что движение здесь и не предполагается, как вдруг наше судно тронулось. Направляемые невидимой силой, мы медленно поплыли по тихой искусственной речке.
— Расскажите еще что-нибудь из ваших историй, — попросила Настя. — Как вы поступили с тем военным заказом, который вам дали?
— А как я мог с ним поступить? Начал выполнять. Мое дело солдатское. — Анри взял под несуществующий козырек. — Но знаете, чем задача невероятнее, тем она интереснее.
Над рекой резко стемнело, и небо покрылось электрическими звездами. На одном берегу протекала идиллическая ночная жизнь — с кострами и ухой, с любовью у хлопающих на ветру кибиток и разматыванием пряжи в окне уютного домика. Менее радостным был другой берег. Внезапно появлявшаяся луна освещала могильные плиты, покосившиеся кресты и ухающих на лету сов. То тут, то там бледно вспыхивали поганки, и неведомый плохой парень у стены зарывал сокровища. Руки его были по локоть в крови. Фонарь копавшего был до того ярок, а золотые — так начищены, что беспечность противоположного берега казалась вызывающей. Где-то далеко за кладбищем беззвучно блеснула зарница. Полулежа на своем сидении, Анри опустил в воду руку и следил за сопровождавшим лодку легким волнением.
— То, с чего мы начали, можно назвать маргинализацией, выдавливанием заказанного лица за пределы нормального восприятия. Впрочем, это касается не только людей. При необходимости в угол можно загнать определенное общественное движение или даже целое государство. Вы слышали о странах-изгоях? Один из авторов этого проекта — ваш покорный слуга. У изгнанника нет ни малейшего шанса оправдаться. Для благонамеренной публики этого изгнанника уже как бы не существует, и потому любая его попытка оправдания — сама по себе преступление. Сила этого метода — в непрерывном монологе обвинителя. Допускайся в нем равноправный диалог — и все бы рухнуло. Тут же выяснился бы повальный дальтонизм корреспондентов, обнаружилось бы, чего доброго, и явление, которое ваш компактный язык, — он посмотрел на меня, — называет «magnetische» QueIIenforschung
[20]
: отыскивание только тех фактов, которые соответствуют избранной точке зрения. Поверьте мне, при определенной сноровке сделать подбор нужных фактов не составляет труда.
Вдали показался парусник. Он освещался ядовито-алым пламенем, охватившим корму и одну из мачт. На носу корабля группа людей суетилась вокруг сундука. Их количество я уже знал из старой песни. Спустя мгновение появился и мертвец с бутылкой рома. Его остекленевший взгляд напомнил мне игрушечного медведя моего детства, чьи глаза постоянно отрывались и, валяясь где-нибудь в углу дивана, смотрели так же укоряюще и пристально. Поравнявшись с носом корабля, наше судно притормозило. Джон Сильвер поднял свой костыль и приветственно помахал нам. Вся компания, вооружившись абордажными крючьями, начала медленно двигаться в нашу сторону.
— Что касается Милошевича, то с ним все было не так уж сложно. В конце концов, он ведь не Махатма Ганди.
Крючья раскачивались над самой головой Анри.
— Над его образом мы стали работать еще с начала девяностых годов, так что нынешняя наша деятельность была скорее полировкой. Милошевич и все с ним связанное разрабатывались нами в понятийном поле Второй мировой войны. Газетам был рекомендован слоган «Милошевич — новый Гитлер». Мне кажется это одной из самых наших действенных мифологем.
— Почему именно Гитлер? — спросил я. — Разве провинциальный партийный деятель чем-то напоминает Гитлера?
— Ну, не мог же я его назвать Джоном Сильвером. — Анри помахал грозившему из мрака инвалиду. — Вы бы с Настей ни за что мне не поверили.
— Мы вам и так не верим, — спокойно сказала Настя.
— И правильно делаете. Но большинство все-таки верит. А знаете — почему? Это очень простое и доходчивое словосочетание. Оно не только объясняет суть происходящего, но и определяет метод борьбы: уничтожать. Что же еще можно делать с Гитлером, скажите на милость? Милошевич — Гитлер, а сербы — фашисты. Тут уж все одно к одному. Пусть эту мозаику зритель дальше собирает сам.
— Хорошо, я пытаюсь представить себя этим зрителем. — Настя взяла колени в замок и задумчиво посмотрела на Анри. — Следующий шаг, который подсказывает ваша логика, — это признать албанцев евреями. Вы не видите в этом натяжки?
Анри улыбнулся.
— Албанцев мы решили переименовать в косоваров. Это слово свободно от отрицательных коннотаций. Некий народ из пробирки, не замешанный в ужасах гражданской войны. Новый этноним мы сделали символом страдания и жертвы. Что касается евреев, то эта ассоциация напрашивается, хотя я на ней и не настаиваю. Пропагандистски такое сравнение сильно, но им очень недовольны евреи. Кроме того — чего греха таить — оно действительно хромает.
— А раз оно хромает, зачем же им пользоваться? Зачем ворошить прах этой войны? Для хромого сравнения подойдет и Джон Сильвер. Простите за каламбур.
— Лучше я вас прощу за то, что вы не хотите меня понять. Я ведь не о том говорю, верно или нет мое сравнение. Эти категории здесь вообще не имеют значения. Мне важно, чтобы сравнение было действенным. Это все, что от него требуется. Я предлагаю вам полюбоваться режиссурой, распределением ролей и так далее. Как вы понимаете, в отличие от режиссера, я не могу кого-либо просто на роль назначить. Мне нужно заставить то или иное лицо эту роль сыграть — по крайней мере, в воображении зрителя. А для этого необходимо создать каждому соответствующий его роли фон. Это основа работы — как грунтовка холста, как избранная тональность. Производится своего рода кодирование зрителя, выработка его восприятия. И потому не столько герой играет свою роль, сколько зритель видит его в этой роли. Если предварительная работа проделана качественно, дальше можно не беспокоиться. Дальше зритель все сделает сам, понимаете?
— Более или менее, — кивнула Настя.
— Ну, например. Об Икс, человеке небесталанном и даже артистичном, сообщается, что он имеет обыкновение громко портить воздух. После этого появляется Икс и начинает демонстрировать — естественно — совершенно другие качества. Чем более умно он говорит, чем артистичнее он себя ведет, тем в большем противоречии это оказывается с поступившей информацией. Он не понимает, почему все так странно улыбаются, и не может оправдаться. Но даже если бы он знал причину, от его оправданий все выглядело бы только глупее. Есть ситуации, в которых невозможно оправдаться.
