Я вспоминаю наши путешествия с улыбкой и слезами, потому что до сих пор в моих ушах звучит ее шепот, ласково направляющий нас обоих по таинственному пути от бодрствования к засыпанию. Это твой, милый, дар, особенность такая: тебе достаточно лишь прищуриться и напрячься — твой взгляд заставляет все окисляться, заставляет все приходить в негодность. Железо — ржаветь, стекло — оплывать, камень — трескаться. О твоих окислительных возможностях, по счастью, еще никто не знает. Никто. — Она коснулась губами моей шеи. — Мы легко сбегаем по трапу самолета где-нибудь в Нью-Йорке. Огромное желтое такси везет нас к центру города, наплывают первые этажи небоскребов. Прижавшись друг к другу, сидим на заднем сиденьи, почти не занимаем места. Разговорчивый таксист то и дело оборачивается. Чем занимаетесь? Так, пустяки, окислением материалов. Черные губы, алые десны. В Нью-Йорк все по делу, не до экскурсий вроде — верно? — а здесь, между прочим, есть на что посмотреть. Как же, обязательно посмотрим. Ты это умеешь, милый. Никто не обращает внимания на светловолосого немецкого туриста, который, прищурясь, рассматривает статую Свободы. Не проходит и часа, как статуя окисляется до неприличия. Она покрывается неровными зеленовато-бурыми разводами, на гребнях которых кристаллизуется что-то голеобразное. На лицах зевак отблески полицейских и пожарных мигалок. В квакающем английском нью-йоркцев мы улавливаем изумление и даже обиду. Экология. Это слово начинает звучать в первых телерепортажах, ведущихся прямо из-за нашей спины. Нет, это не экология. Оборачиваемся и машем в одну из камер, намекая на истинную причину происшествия. Они ее никогда не узнают, потому что мы не выдвинем никаких требований, Нам ведь ничего и не нужно, кроме головокружения от собственной невидимости.
Наша фантазия питалась не только реальностью. Как-то раз, случайно включив телевизор, мы посмотрели старый немецкий фильм «Человек, который проходит сквозь стену». Свойство проходить сквозь стену оказалось настолько притягательным, что в какой-то момент из нашего на сон грядущего сознания вытеснило все остальные игры. Вслед за героем фильма мы посетили ночной банк. Мы не собирались брать денег, но нам очень хотелось посмотреть, как они выглядят в большом количестве. Не вдаваясь в подробности, скажу коротко: это достойное зрелище.
Этот фильм продемонстрировал нам не только возможность прохождения через стену: он по-настоящему открыл для нас телевизор. Приспособление, прежде использовавшееся нами исключительно как звуковой фон, заняло в нашей жизни важное место. С телевизором были связаны два наших основных увлечения: новости и детективные фильмы. Это сочетание вовсе не является таким неожиданным, каким могло бы показаться на первый взгляд. И то, и другое имеют много общего. Для зрителя они притягательны прежде всего его в них неучастием (невидимым участием?). Они дороги ему мягкостью его кресла и завораживающим вечерним уютом. При созерцании автокатастроф и взрывов, землетрясений и революций ничто так не впечатляет его, как собственная неуязвимость. Зритель счастлив оттого, что контуры не его тела обозначены мелом на асфальте, что не его ищут в снежной лавине, метр за метром прощупывая снег длинными металлическими шестами. Он находится в стеклянном шаре, и ему нельзя причинить зла. Так это чувствую я.
Что касается фильмов, то ни я, ни Настя никогда не смотрели триллеров с их плохо придуманной и совершенно неинтересной действительностью, полной драк, стрельбы и пиротехнических эффектов. Мы не любили ни широкоскулых молодцов, ни их полногрудых подруг, ни всех совершавшихся ими подвигов, столь же многочисленных, сколь и убогих. Мы предпочитали респектабельных пожилых господ, поднимавшихся, опираясь на тросточку, по скрипучим лестницам Ист-Энда. Нам нравилось, как они постукивали пальцами по серебряной табакерке, как, сидя спиной к двери, отвечали «Входите!» или, сгорбившись над стойкой бара, маленькими глотками пили коньяк.
Больше всего мы любили смотреть старые детективы. Помимо крепкого сюжета и хорошей игры актеров, в них было особое очарование. Очарование прошедшего — во всех его мельчайших деталях. Ничто так не касается повседневности, как детектив. Нигде, кроме как в детективе, улиц и дворов не увидишь в таких подробностях, нигде больше крупный план не предоставляется такому количеству дверных ручек и пожелтевших обоев, садовых калиток и домашней посуды. Фильмы о прошлом меня никогда не трогали. Не зная меры, они демонстрируют неправдоподобно роскошные аппартаменты либо такую же неправдоподобную нищету. В них нет главного: внимания к повседневности с ее нормальным бытом — а ведь именно оно годы спустя и заставляет сердца сжиматься.
Воскресными вечерами мы смотрели старый немецкий сериал «Комиссар» — черно-белый фильм начала семидесятых, снятый без затей и излишнего умствования, как то и положено детективам. Стоит ли говорить, что главным действующим лицом серии был комиссар. Это был пожилой и умудренный опытом комиссар. Его спокойная уверенность оказывала на нас с Настей умиротворяющее воздействие. Она убеждала нас, что, несмотря на всю таинственность преступления, ход событий комиссару более или менее очевиден с самого начала. Следственные действия проводились им в большей степени для нас. Для продолжения этого черно-белого сериала.
Однажды в беседе с N я сказал ему о сходстве теленовостей и кино. Он согласился и заметил, что новости строятся по типу телесериала. За незначительными исключениями зрителю не нужно знакомиться с новыми персонажами, ведь он, зритель, этого ох как не любит. Такова его, зрителя, психология. Он по-детски радуется сериалу, встречая там старых знакомых, осматривая привычный интерьер, выслушивая знакомые анекдоты. Примерно так же на зрителя действуют и выпуски новостей, где об одних и тех же лицах рассказывают одни и те же комментаторы. Может быть, поэтому, несмотря на смену одних событий другими, характер комментариев остается одним и тем же. Собственно говоря, добавил бывший профессор, ни сериалы, ни новости в этом не оригинальны. Они лишь следуют старым добрым правилам итальянской комедии. Пьеро всегда должен оставаться грустным, Арлекин — веселым, Милошевич — злодеем, Клинтон — спасителем. Остальных героев я уже успел позабыть.
Эту особенность прессы неоднократно отмечала и Настя. Поводы для такого рода обсуждений подавал чаще всего Кранц. Почувствовав в Насте идеологического противника, он решил не ограничиваться югославскими событиями. В приносимых им газетах (преимущественно «Зюддойче цайтунг») красным карандашом он отмечал и репортажи о России. Эти репортажи приводили Настю в бешенство. Особенно выводил ее из себя корреспондент, имя которого, если не ошибаюсь, было как-то связано с философией. Кажется, Мах
[10]
. Настя говорила, что если бы сама она не знала русской жизни, то на основании его публикаций первой бы объявила, что такая страна не имеет права на существование. Кранц пожимал плечами, не исключая и такого вывода.
