Голос, тихий, как у мышки, говорит: «Простите, о, дзунреи — сама…»
Узаемону нужно какое‑то время, чтобы понять, что этот «паломник» — он сам. Он поворачивается…
…и мальчишка — оборванец со шрамом вместо глаза протягивает ладони, сложенные лодочкой.
Голос предупреждает Узаемона: «Он просит милостыню», — и паломник удаляется.
«И ты, — голос выговаривает ему, — просишь милостыню, только тебе нужны не деньги, а удача».
Тогда он возвращается, но одноглазого мальчика уже нигде нет.
«Я — переводчик Адама Смита, — говорит он себе. — Я не верю в проклятия».
Через несколько минут он подходит к воротам Магоме, опускает капюшон, но стражник распознает в нем самурая и приветствует его поклоном.
Неказистые и запыленные дома ремесленников облепляют дорогу с обеих сторон.
Гремят ткацкие станки: так — тратта — клак, так — тратта- клак…
Бродячие псы и голодные дети безо всякого интереса смотрят на него, проходящего мимо.
Грязь вылетает из‑под колес наполненной фуражом телеги, которая все соскальзывает вниз по дороге; крестьянин и его сын толкают ее в гору, помогая быку впереди. Узаемон останавливается под гинкго и смотрит вниз на бухту, но Дэдзима скрыта густым туманом. «Я меж двух миров». Он оставляет позади политические страсти Гильдии переводчиков, презрение инспекторов и большинства голландцев, обманы и фальсификации. «Впереди — незнакомая жизнь с женщиной, которая может меня не принять, в местах, мне еще неведомых». На вершине гинкго стая жирно блестящих ворон честят друг друга. Телега проезжает мимо него, и крестьянин кланяется так низко, что едва не теряет равновесия. Ложный паломник поправляет обмотки на ногах, убеждается, что обувь в порядке, и продолжает путь. Он не хочет опоздать на встречу с Шузаи.
Гостиница «Веселый Феникс» стоит у поворота дороги, чуть ближе восьмимильного камня от Нагасаки, между неглубокой рекой и каменным карьером. Узаемон входит, ищет глазами Шузаи, но видит лишь обычных путников, пережидающих холодную морось: носильщики паланкинов и грузчики, погонщики мулов, попрошайки, три проститутки, мужчина с обезьянкой, предсказывающей будущее, и бородатый торговец, закутанный до ушей, сидящий чуть поодаль от своих слуг. Пахнет мокрыми людьми, горячим рисом и свиным жиром, но здесь теплее и суше, чем снаружи. Узаемон заказывает чашку пельменей — орешков и заходит в комнату с поднятым полом, волнуясь о Шузаи и пятерых нанятых им воинах. Он не беспокоится о большой сумме, переданной своему другу на оплату наемников: не будь Шузаи абсолютно честным, каким Узаемон знает его, переводчика бы арестовали пару дней тому назад.
Скорее, случилось другое: шустрые кредиторы Шузаи каким‑то образом пронюхали о его планах покинуть Нагасаки и обложили со всех сторон, чтобы тот никуда не делся.
Кто‑то стучит по столбу: это одна из дочерей хозяина заведения, которая принесла его заказ.
Узаемон спрашивает: «Наступил ли час Лошади?»
— Уже за полдень, самурай — сама, я так думаю, да…
Входят пять солдат сегуна, и все разговоры стихают.
Солдаты оглядывают комнату, полную отворачивающихся лиц.
Взгляд капитана встречается с глазами Узаемона. Узаемон отводит глаза, смотрит вниз. «Не выгляди виновным, — убеждает он себя. — Ты всего лишь паломник в Кашиму».
— Хозяин? — зовет один из солдат. — Где хозяин этой дыры?
— Господа! — Хозяин появляется из кухни и падает на колени. — Какая великая честь для «Веселого Феникса».
— Сена и овса нашим лошадям: твой конюх дал деру.
— Будет исполнено, капитан, — хозяин знает, что ему придется принять плату распиской, которая не будет оплачена без пятикратной взятки. Он отдает команды жене, сыновьям и дочерям, и военных проводят в лучшую комнату в глубине гостиницы. Осторожно, потихоньку разговоры возобновляются.
— Я не забываю лиц, самурай-сан, — бородатый торговец подсаживается поближе.
«Избегай общения, — предупредил его Шузаи, — избегай свидетелей».
— Мы не встречались.
— Но я уверен, что встречались: в храме Рюгадзи на Новый год.
— Ты ошибся, старик. Я никогда тебя не видел. А теперь, пожалуйста…
— Мы говорили о коже ската
[74]
, самурай-сан, ножнах…
Узаемон узнает Шузаи под накладной бородой и залатанным капюшоном.
— Ага, вы вспомнили! Дегучи, самурай-сан, Дегучи из Осаки. А теперь, могу ли я надеяться, что вы окажете мне честь, позволив присоединиться к вам?
Служанка приходит с чашкой риса и соленостями.
— Я не забываю лиц, — рот Шузаи полон коричневых зубов, его акцент неузнаваем.
Выражение лица служанки говорит Узаемону: «Что за нудный старый пердун».
— Да, милая, — бубнит Шузаи. — Имена забываются, а лица — никогда…
— Кто запоминается, так это одинокий путешественник, — голос Шузаи доносится из решетчатого окна паланкина. — А группа из шести человек по дороге в Исахая? Мы почти что невидимы. Любой осведомитель в «Веселом Фениксе» не сочтет за труд приглядеться к молчаливому паломнику с мечом. Но уходя, ты уже стал бедолагой, у которого над ухом зудит бородатый человеческий комар. Со мной ты заскучал, и тем самым стал скучным для всех.
Туман окутывает крестьянские дома, стирает дорогу впереди, прячет горные склоны…
Слуги и носильщики Дегучи оказались наемниками Шузаи: их оружие спрятано в полу паланкина. «Тануки, — Узаемон запоминает их вымышленные имена, — Кума, Иши, Хане, Шакке…» Они избегают разговоров с Узаемоном, поскольку так им легче сойти за слуг. Оставшиеся пять наемников должны присоединиться к ним завтра в ущелье Мекура.
— Кстати, — спрашивает Шузаи, — ты захватил с собой тот самый кизиловый футляр?
«Скажешь ему «нет», — боится Узаемон, — и он подумает, что ты ему не доверяешь».
— Все ценное, — он хлопает себя по поясу так, чтобы видел Шузаи, — здесь.
— Хорошо. Если бы свиток попал в чужие руки, Эномото мог бы нас уже поджидать.
«Если мы добьемся своего, признание Джирицу не понадобится, — думает Узаемон. — А если потерпим неудачу, оно не должно попасть ему в руки». Как де Зут сможет использовать это оружие? На этот вопрос у переводчика ответа нет.
Река внизу бьется о валуны и бросается на берега.
— Прямо как в долине Шимантогава, — говорит Шузаи, — у нас дома.
— Шимантогава, — отвечает Узаемон, — мне кажется, гораздо дружелюбнее. — Он размышляет о том, что смог бы подать прошение на принятие на работу в суде в его родном феоде Тоса. После усыновления семьей Огава в Нагасаки все связи с его родной семьей порвались… и они не обрадовались бы, увидев третьего сына — еще одного едока — вернувшегося бедным, да еще с женой, у которой ожог на лице. Разумеется, его бывший учитель, знаток голландских наук, мог бы ему помочь… «Тоса будет первым местом, — понимает Узаемон, — где Эномото начнет нас искать».
