Огава Мимасаку становится на истертую бронзовую табличку с изображением Иисуса Христа и надавливает пяткой на изображение так, чтобы все это видели.
Пятый чиновник провозглашает: «Огава Мимасаку исполнил обряд фуми — е».
Переводчик первого ранга сходит с идолопоклоннической таблички и с помощью Киошичи садится на низкую скамью. Узаемон подозревает, что отец страдает от боли гораздо сильнее, чем готов показать окружающим.
Шестой чиновник делает запись в списке: «Огава Мимасаку записан, как исполнивший обряд фуми — е».
Узаемон думает о чужеземных псалмах Давидовых де Зута, о том, как он чуть не попался, когда Кобаяши решил обыскать жилье голландца. Сожалеет, что прошлым летом не расспросил де Зута о его загадочной религии.
Шум веселья доносится из соседнего зала для простолюдинов.
Первый чиновник теперь спрашивает его: «Пожалуйста, назовите свое имя и должность…»
Покончив со всеми формальностями, Узаемон становится на фуми — е. Смотрит вниз и встречается с взглядом чужеземного бога. Узаемон давит ногой бронзу и думает о длинной череде мужчин семейства Огава в Нагасаки, которые когда‑то наступали на эту же фуми — е.
В прошлый Новый год Узаемон гордился, что стал последним в той череде: некоторые предки, как и он, тоже были приемными сыновьями. Но сегодня он чувствует себя самозванцем и знает почему.
«Моя преданность Орито, — облекает он причину в слова, пусть и не произносит их, — сильнее моей преданности роду Огава».
Он чувствует лицо Иисуса Христа сквозь подошву.
«Любой ценой, — клянется Узаемон, — я освобожу ее. Но мне нужна помощь».
Между стенами додзё
[72]
Шузаи мечется эхо от криков двух сражающихся воинов и от треска бамбуковых мечей. Они атакуют друг друга, парируют удары, контратакуют, отходят назад, атакуют, парируют, контратакуют, отходят. Пружинящий деревянный пол скрипит под босыми ступнями. Капли дождя собираются подставленными под струи ведрами, которые по наполнении меняются последним, оставшимся у Шузаи, учеником. Тренировочный бой заканчивается внезапно, когда один из фехтовальщиков, пониже ростом, наносит партнеру удар по правому локтю, вынуждающий Узаемона выронить бамбуковый меч. Встревоженный победитель поднимает свою маску, открыв обветренное, плосконосое, с внимательным взглядом лицо мужчины приблизительно сорока лет.
— Сломал?
— Моя вина, — Узаемон держится за локоть.
Иохеи спешит на помощь своему господину, отстегивает его маску.
В отличие от лица учителя, лицо Узаемона блестит от пота.
— Повреждений нет… смотрите, — он сгибает и разгибает локоть. — Просто заслуженный синяк.
— Света не хватало. Мне следовало зажечь все лампы.
— Шузаи-сан не должен тратить масло из‑за меня. Давайте закончим на сегодня.
— Я надеюсь, вы не обяжете меня пить в одиночку ваш щедрый подарок?
— В такой благоприятный день у вас наверняка еще много дел…
Шузаи оглядывает пустой додзё и пожимает плечами.
— Тогда, — кланяется переводчик, — я принимаю ваше приглашение.
Шузаи приказывает своему ученику растопить очаг в его квартире. Мужчины переодевают тренировочные одежды, обсуждая новогодние повышения и понижения по службе, объявленные этим днем магистратом Омацу. Войдя в жилое помещение учителя, Узаемон вспоминает десять или более учеников, которые ели, спали и учились здесь, и где он получил первые уроки у Шузаи, и двух почтенных пожилых женщин, живущих по соседству, которые ухаживали за ними. Ныне в этих комнатах холоднее и тише, но как только загорается огонь в очаге, двое мужчин отбрасывают формальности и начинают говорить друг с другом на их родном диалекте провинции Тоса, и Узаемона согревает его десятилетняя дружба с Шузаи.
Ученик Шузаи наливает теплое саке в потрескавшуюся фляжку, кланяется и уходит.
«Вот теперь пора, — говорит себе Узаемон, — сказать, что я должен…»
Заботливый хозяин и его колеблющийся гость наполняют друг другу чашки.
— За удачу семьи Огава в Нагасаки, — провозглашает Шузаи, — и скорейшее выздоровление твоего уважаемого отца.
— За процветание додзё учителя Шузаи в год Овцы.
Мужчины опорожняют первые чашки с саке, и Шузаи довольно выдыхает: «Боюсь, процветание ушло навсегда. Хотелось бы ошибаться, но слишком много сомнений. Прежние ценности теряют вес — вот в чем проблема. Запах упадка висит везде, как дым. О — о, самураям все еще нравится рассуждать о битвах, как и их доблестным предкам, но, когда пусты кладовые, они прощаются с искусством владения мечом, а не с наложницами и шелковыми одеяниями. Те, кому еще по сердцу прошлые дни, они‑то как раз сегодня не дружат с удачей. Еще один ученик ушел от меня на прошлой неделе со слезами на глазах: жалованье его оружейника- отца за последние два года уменьшилось наполовину, а теперь этот господин узнает, что его рангу не полагается новогодняя выплата. Это конец двенадцатого месяца, когда ростовщики и судебные приставы ходят вокруг, охотясь на приличных людей. Слышал о последнем совете из Эдо служащим, которым не платят? «Покрывайте свои нужды разведением золотых рыбок». Золотых рыбок! Кто будет тратить деньги на золотых рыбок, кроме торгашей? А сейчас, если бы только разрешили носить мечи сыновьям торговцев, — Шузаи понижает голос, — очередь учеников выстроилась бы до рыбного рынка, но лучше зарыть серебряные монеты в лошадиный навоз, чем дождаться, когда Эдо выпустит такой указ. — Он наполняет чашки — свою и Узаемона. — Э — э, слишком много о моих заботах: ты думал совсем о другом, когда мы фехтовали.
Узаемон давно перестал удивляться проницательности Шузаи.
— Не знаю, есть ли у меня право вовлекать тебя.
— Верящий в судьбу, — отвечает Шузаи, — понимает, что вовлекаешь меня не ты.
Влажные ветки в очаге трещат, словно кто‑то наступил на них.
— Тревожные вести дошли до меня несколько дней тому назад…
Блестящий, будто покрытый лаком, таракан крадется вдоль стены.
— …в виде свитка. Насчет Ордена храма Ширануи.
Шузаи, посвященный в отношения Узаемона и Орито, изучает лицо друга.
— Свиток содержит секретные наставления ордена. Они… ужасные.
— Это закрытое для посторонних место — гора Ширануи. Ты точно убежден, что свиток подлинный?
Узаемон достает из рукава кизиловый футляр для свитков.
