Ветер трясет крышу, огонь рычит в ответ.
Орито вспоминает, как все друзья отца отказались оставить ее у себя на ночь, когда она убежала из дома.
Она вспоминает, как пряталась всю ночь в «Доме Глициний», прислушиваясь к каждому шороху.
Она вспоминает, как тяжело далось ей решение принять предложение де Зута.
Она вспоминает, как она пыталась обманом пробраться на Дэдзиму и как ее схватили у Сухопутных ворот.
— Монахи — они не такие, как твой сводный брат, — говорит Яиои. — Они учтивые.
— Настолько учтивые, что после моего «нет» остановятся и уйдут из моей комнаты?
— Богиня выбирает Дарителей так же, как выбирает сестер.
«Веру внушают с тем, — думает Орито, — чтобы управлять верующими».
— Когда меня одаривали впервые, — признается Яиои, — я представляла себе юношу, которого я когда- то любила.
«Значит, капюшоны нужны, — догадывается Орито, — чтобы скрыть их лица — не наши».
— Может, у тебя есть мужчина… — Яиои медлит с вопросом, — …которого ты могла бы…
«Огава Узаемон, — думает акушерка, — более не имеет ко мне никакого отношения».
Орито отгоняет от себя все мысли о Якобе де Зуте и тут же вспоминает Якоба де Зута.
— О — о, — понимает Яиои. — Я сегодня такая назойливая, как Хашихиме. Не обращай на меня внимания.
Но самая новая сестра выскальзывает из тепла одеял, идет к сундучку, подаренному настоятельницей, и вынимает оттуда веер из бамбука и бумаги. Яиои садится, охваченная любопытством. Орито зажигает свечу и раскрывает веер.
Яиои разглядывает рисунок.
— Он художник? Или ученый?
— Он читал книги, но работал клерком на обычном складе.
— Он тебя любил, — Яиои касается ребер веера. — Он любил тебя.
— Он чужеземец из другого… феода. Он практически не знал меня.
Яиои с грустью смотрит на Орито и вздыхает.
— Ну и что?
Спящая знает, что спит, потому что лунно — серый кот повторяет: «Кто‑то принес эту рыбу так высоко в горы». Кот берет сардину, прыгает на землю и исчезает под досками. Спящая спускается на землю, но кот исчез. Она видит узкую прямоугольную дыру в фундаменте Дома…
…и ощущает его теплое дыхание. Слышит детей и летних насекомых.
Голос с досок настила спрашивает: «Самая новая сестра что‑то потеряла?»
Лунно — серый кот лижет лапки и разговаривает отцовским голосом.
«Я знаю, ты — посланник, — говорит спящая, — но какое у тебя послание?»
Кот смотрит на нее с сожалением и вздыхает: «Я ушел через эту дыру под нами…»
Темная вселенная запакована в один маленький ящик, который медленно открывается.
— …и появился у ворот Дома минутой спустя. Что это значит?»
Спящая просыпается в ледяной темноте. Яиои рядом, спит.
Орито протягивает руки, ощупывает темноту вокруг себя и понимает. Водовод… или тоннель.
Глава 20. ДВЕСТИ СТУПЕНЕЙ К ХРАМУ РЮГАДЗИ В НАГАСАКИ
Новый год, двенадцатый год эпохи Кэнсей
Праздничная толпа толкается и мельтешит. Мальчишки продают певчих птиц в клетках, которые висят на сосне. Из‑за дымящейся жаровни доносится хрип старушки с парализованной рукой: «Кальмаааааааары на палочке — е, кальмаааааааары на палочке — е, кому моих кальмаааааа- ааров на палочке — еее!» Сидя в паланкине, Узаемон слышит крики Киошичи: «Дорогу, дорогу!» — слуга менее всего надеется, что они расчистят путь, но уверен, что старший Огава не назовет его лентяем. «Картины изумительные! Рисунки замечательные!» — зазывает продавец гравюр. В зарешеченном окне паланкина Узаемона появляется мужское лицо и рука с грубо напечатанным порнографическим шаржем голого гоблина, у которого наблюдается несомненное сходство с Мельхиором ван Клифом. У гоблина — громадный половой член, величиной с человека. «Могу я предложить для удовольствия господина образец «Дэдзимских ночей»?» Узаемон рычит: «Нет!» — и человек исчезает, крича во весь голос: «Увидеть сто восемь чудес Империи, описанных Кавахарой, не покидая своего дома!» Сказитель указывает на свою доску с картинками, повествуя об осаде полуострова Симабара. «А это, дамы и господа, христианин Амакуса Сиро с тайным умыслом продать все наши души королю Рима! — сказитель хорошо управляет слушателями: в ответ несутся гневные крики и оскорбления. — И тогда великий сегун прогнал чужеземного дьявола, и каждый год обряд очищения фуми — е проводится и по сей день, чтобы выкорчевать всех еретиков, присосавшихся к нашей кормушке!» Молодая женщина, обезображенная болезнью, кормит грудью младенца, чье тело деформировано настолько, что поначалу Узаемон принимает его за безволосого щенка, и просит окружающих: «Подайте милостыню, господин, подайте…» Он открывает зарешеченное окно, но паланкин рывком передвигается на десяток ступеней, и Узаемон так и остается с протянутой рукой, держащей один мон, а в ответ ему доносятся смех, дым и шутки проходящих. Люди беззаботно веселятся. «Я — словно дух мертвого в О — бон, — думает Узаемон, — вынужденный смотреть на беспечные создания, обжирающиеся самой жизнью». Его паланкин наклоняется, и ему приходится ухватиться за лакированную ручку, чтобы не соскользнуть назад. На ступенях вблизи храма несколько девушек, почти достигших возраста женщины, раскачиваясь, бьют себя плетьми. «Чтобы узнать секреты горы Ширануи, — думает он, — надо быть отвергнутым этим миром».
Неуклюжий бык заслоняет Узаемону девушек.
Догмы ордена Эномото ярко сияют темнотой на всем.
Когда бык проходит дальше, девушек уже не видно.
Паланкины опускают на землю во дворе Нефритового Пиона — места, отведенного для семей самураев. Узаемон вылезает из своего и засовывает мечи за пояс. Его жена стоит за спиной его матери, а отец негодующе набрасывается на Киошичи, словно кусающаяся черепаха, на которую он стал похож в последние недели: «Как ты допустил, что нас засосала эта… — он стучит тростью по выступающим ступеням, — … эта человеческая грязь?»
Киошичи низко кланяется:
— Моя оплошность непростительна, хозяин.
— Ну да, этот старый дурак, — рычит старший Огава, — все равно тебя простит!
Узаемон пытается вмешаться:
— Уважаемый отец, я уверен…
— «Уважаемый» — так говорят негодяи, когда на самом деле они думают по — другому!
— С искренним уважением, отец, Киошичи не смог бы разогнать толпу.
— Значит, сыновья сейчас заодно со слугами против своих отцов?
«Богиня Каннон, — просит Узаемон, — дай мне терпения».
