Одни кивают, соглашаясь, другие смотрят друг на друга в недоумении.
«Хаяши Шихеи, — помнит Огава Узаемон, — умер под домашним арестом, которого добился своими призывами».
— Моя лекция закончена, — Иошида откланивается. — Я благодарю Ширандо за милостивое внимание.
Оцуки Мондзуро, бородатый директор Академии, не торопится с вопросами, но доктор Маено прочищает уважаемое всеми горло и поднимает веер.
— Во-первых, я хотел бы поблагодарить Иошиду- сана за его крайне интересные мысли. Во-вторых, я бы хотел спросить: как лучше избежать угроз, перечисленных им?
Иошида отпивает теплой воды и делает глубокий вдох.
«Неясный, уклончивый ответ, — думает Огава, — наилучший вариант».
— Созданием японского флота, созданием двух больших верфей и основанием академии, где иностранные инструкторы учили бы японских кораблестроителей, оружейников, канониров, офицеров и матросов.
Публика не готова к столь смелым прогнозам Horn иды.
Математик Авацу первым приходит в себя:
— Только и всего?
Иошида улыбается звучащей в голосе Авацу иронии.
— Категорически, нет. Нам нужна национальная армия, построенная по французской модели, арсенал для производства новейших прусских винтовок и заморская империя. Чтобы не стать европейской колонией, нам нужны собственные колонии.
— Но предложенное Иошидой-саном, — возражает доктор Маено, — потребует…
«Радикально нового правительства, — думает Узаемон, — и радикально новой Японии».
Химик, неизвестный Узаемону, предлагает:
— Торговая миссия в Батавии?
Иошида отрицательно качает головой.
— Батавия — это сточная канава, и, что бы ни говорили голландцы, Голландия — пешка. Франция, Англия, Пруссия или энергичные Соединенные Штаты могут быть нашими учителями. Двести светлых голов, физически крепких ученых — по этому критерию, — говорит он, горько улыбаясь, — я не пройду, — надлежит послать в эти страны, чтобы изучить промышленное производство. По их возвращении, надо позволить им свободно высказать полученные знания всем ясным умам любых классов, и только тогда мы сможем приступить к строительству настоящей «неприступной крепости».
— Но, — Хага, аптекарь с носом, похожим на обезьяний, высказывает очевидное для всех возражение, — указ о «закрытии» страны запрещает любому жителю покидать Японию под страхом смерти.
«Даже Иошида Хаято не посмеет сказать, — думает Узаемон, — что указ должно отменить».
— В таком случае, — Иошида Хаято внешне спокоен, — указ должно отменить.
Заявление провоцирует полные страха возражения, но некоторые нервно соглашаются.
Переводчик Арашияма смотрит на Узаемона: «Кто-то же должен спасти его от самого себя?»
«Он смертельно болен, — думает молодой переводчик. — Он сделал выбор».
— Иошида — сама, — говорит аптекарь Хага, — отрицает мнение третьего сегуна…
— …а он не партнер по дебатам, — соглашается химик, — а божество!
— Иошида — сама, — вступает Омари, художник, пишущий в стиле голландцев, — патриот — провидец, и его должны услышать!
Хага встает:
— Наше ученое общество обсуждает мир природы, философию…
— …а не государственную политику, — соглашается металлург из Эдо, — поэтому…
— Философия включает все, — заявляет Омори, только страх говорит обратное.
— Значит, кто не согласен с вами, — спрашивает Хага, — становится трусом?
— Третий сегун закрыл страну, чтобы предотвратить христианские бунты, — вступает в спор историк Аодо, — но в результате Японию засолили в стеклянной банке!
Шум со всех сторон, и директор Оцуки громко бьет два раза палочками, утихомиривая спорящих.
Когда устанавливается относительное спокойствие, Иошида получает разрешение ответить своим оппонентам.
— Указ о «закрытии» страны был необходимой мерой в дни Третьего сегуна. Но новые машины начинают менять мир. И мы узнаем из голландских сообщений и китайских источников, что это представляет смертельную опасность. Страны, у которых нет таких машин, в лучшем случае, будут подчинены, как индийцы. А в худшем случае — уничтожены, как жители Земли Ван- Димена.
— Лояльность Иошиды-сана, — признает Хага, — не подвергается сомнению. В чем я сомневаюсь, так это в появлении армады европейских военных кораблей у Эдо или Нагасаки. Вы обсуждаете необходимость революционных изменений государства, но для чего? Чтобы сражаться с фантомами? Чтобы просто рассуждать о гипотетических «что, если»?
— Настоящее — это поле битвы, — Иошида выпрямляет спину, как только может, — где разные «что, если» соперничают друг с другом, чтобы стать «что есть» будущего. Каким образом одно «что, если» победит своих соперников? Ответ… — больной прокашливается, — ответ: «Военной и политической силой, естественно!» представляет собой лишь отсрочку. Что на самом деле управляет сознанием великих мира сего? Ответ — «вера». Вера может быть низменная и возвышенная, демократичная или конфуцианская, западная или восточная, скромная или смелая, ясная или туманная. Сила, укрепляемая верой — тот самый путь, и никакой другой, по которому нужно следовать. В каком чреве, когда зарождается вера? Как и в каком котле варится идеология? Академики Ширандо, я говорю вам, что мы и есть тот самый котел. Мы и есть то самое чрево.
Во время первого перерыва зажжены все лампы, горят все жаровни, согревающие от холода, разговоры тихо бурлят и пузырятся. Переводчики Узаемон, Арашияма и Гото Шинпачи сидят с пятью — шестью учеными. Математик Авацу извиняется за неприятную тему для Узаемона, но «…я надеялся услышать новости об улучшении здоровья вашего отца».
— Он все еще прикован к постели, — отвечает Узаемон, — но находит возможность доносить до всех свою волю.
Те, кто знаком со старшим Огава, переводчиком первого ранга, улыбаются, глядя в пол.
— Что беспокоит уважаемого господина? — спрашивает Янаока, раскрасневшийся от саке доктор из Кумамото.
— Доктор Маено полагает, что у отца рак…
— Тяжелый диагноз! Позвольте нам завтра провести консультационный осмотр.
— Доктор Янаока добр к нам, но отец очень избирателен по отношению…
— Да перестаньте, я знаком с вашим благородным отцом двадцать лет.
«Да, — думает Узаемон, — но он презирает вас сорок».
— «У семи нянек дитя без глаза», — цитирует Авацу, — доктор Маено, несомненно, прекрасный врач. Я буду молиться за скорейшее выздоровление господина Огавы.
Остальные обещают то же самое, а Узаемон выражает им за это благодарность.
— Еще одно отсутствующее лицо, — упоминает Яна- ока, — это обожженная дочь доктора Аибагавы.
