— Я буду молиться за ваше благополучное прибытие, — говорит Якоб.
— Благодарю вас. А теперь, раз уж власть передана… — Ворстенбос из кармана достает конверт и раскрывает документ. — Три главных чиновника на Дэдзиме должны подписать список экспортируемых товаров, на чем всегда настаивает губернатор ван Оверстратен. — Он пишет свое имя в первой графе в конце трехстраничного перечисления содержимого, которое принадлежит компании и погружено в трюм «Шенандоа», разделенного на три раздела: «Медь», «Камфора» и Прочее», с множеством подразделов со своими номерами, количеством и качеством.
Ван Клиф сразу подписывает список.
Якоб берет предложенную ручку и, следуя профессиональной привычке, пробегает взглядом по цифрам: этот документ — единственный из написанных утром, который подготовлен не им.
— Господин заместитель, — упрекает ван Клиф, — разумеется, у вас нет желания задерживать господина Ворстенбоса?
— Компания обязывает меня ничего не подписывать, не глядя.
Эта фраза, как замечает Якоб, встречается ледяным холодом.
— Солнце, — говорит ван Клиф, — все‑таки выиграет битву за день, господин Ворстенбос.
— Это так, — Ворстенбос допивает вино. — Интересно, Кобаяши ли затеял весь этот фарс с казнью, но только его план в очередной раз не удался.
Якоб обнаруживает поразительную ошибку: «Всего меди на экспорт: 2600 пикулей».
Ван Клиф откашливается.
— Что‑то не так, господин заместитель?
— Здесь в колонке «Всего» девятка очень уж похожа на двойку.
Ворстенбос заявляет:
— Итоговое число в порядке, де Зут.
— Но мы экспортируем девять тысяч шестьсот пикулей.
В легкомыслии ван Клифа слышится угроза.
— Просто подпишите бумагу, де Зут.
Якоб смотрит на ван Клифа, который сначала смотрит на Якоба, а потом поворачивается к Ворстенбосу.
— Только незнакомый с вашей репутацией честного человека может заподозрить такое и… — он пытается найти дипломатическое выражение, — …быть прощен за предположение, что семь тысяч пикулей меди исчезли из накладной по ошибке.
Лицом Ворстенбос теперь напоминает человека, решившего, что его сын больше никогда не выиграет у него в шахматы.
— Вы предполагали, — голос Якоба слегка дрожит, — украсть эту медь?
— «Украсть» — это к Сниткеру, мой мальчик. Вышеупомянутые пикули — мои, по праву принадлежащие мне дополнительные доходы.
— Но про «дополнительные доходы», — выпаливает сгоряча Якоб, — как раз и говорил Даниэль Сниткер!
— Ради благополучия вашей карьеры, не сравнивайте меня с этой причальной крысой.
— Я не сравниваю, — Якоб стучит пальцем по документу. — Вот что сравнивает.
— От трагической казни, увиденной нами этим утром, — говорит ван Клиф, — у вас помутился разум, господин де Зут. К счастью, господин Ворстенбос отходчив, так что извинитесь за свою горячность, распишитесь на документе, и давайте забудем это маленькое недоразумение.
Ворстенбос недоволен, но ничего не добавляет к сказанному ван Клифом.
Слабый солнечный свет пробивает бумажные панели окна кабинета.
«Разве де Зут из Домбурга, — думает Якоб, — продавал кому‑нибудь свою совесть?»
От Мельхиора ван Клифа пахнет одеколоном и свиным жиром.
— Что же случилось, — говорит ван Клиф, — с «вашей глубокой и искренней признательностью господину Ворстенбосу», а?
Трупная муха тонет в его вине. Якоб рвет документ пополам…
…и еще раз — на четыре части. Его сердце стучит, как у убийцы после содеянного.
«Я буду слышать этот звук разрываемой бумаги, — знает Якоб, — до самой смерти».
Напольные часы отбивают время маленькими молоточками.
— Я воспринимал де Зута, — Ворстенбос обращается к ван Клифу, — здравомыслящим молодым человеком.
— Я воспринимал вас, — Якоб говорит Ворстенбосу, — образцом для подражания.
Ворстенбос берет приказ о назначении Якоба и рвет пополам…
…и еще раз — на четыре части.
— Я надеюсь, вам понравится жизнь на Дэдзиме, де Зут: другой вы и не увидите в ближайшие пять лет. Господин ван Клиф: кого вы берете себе в заместители — Фишера или Оувеханда?
— Выбор жалкий. Я бы не хотел ни того ни другого. Но пусть будет Фишер.
Из Парадного зала доносится голос Филандера:
— Извините, но хозяева все еще заняты.
— Избавьте меня от вашего присутствия, — говорит Ворстенбос Якобу, не глядя на него.
— Как только губернатор ван Оверстратен, — рассуждает Якоб вслух, — узнает о…
— Угрожаешь мне, ты, набожная зеландская говняная вошь, — отвечает спокойно Ворстенбос. — Если Сниткера только пощипали, то тебя разрубят на куски. Скажите мне, директор ван Клиф: каково наказание за подделывание письма от имени Его превосходительства генерал-губернатора голландской Ост-Индской компании?
Якоб ощущает внезапную слабость в ногах.
— Это зависит от причин и обстоятельств…
— А если это — сумасшедший клерк, который посылает поддельное письмо не к кому иному, как сегуну Японии, где угрожает эвакуацией Компании ключевого аванпоста, если не будут посланы двадцать тысяч пикулей меди в Нагасаки, меди, которую он предполагал продать сам: а зачем же еще ему заниматься подобным деянием?
— Двадцать лет тюрьмы, — отвечает ван Клиф, — будет самым мягким наказанием.
— Эту… — Якоб пристально смотрит на них, — …эту ловушку вы спланировали еще в июле?
— Надо всегда застраховаться от будущих разочарований. Я сказал вам — исчезните.
«Я вернусь в Европу, — прозревает Якоб, — не богаче, чем при отъезде».
Якоб открывает дверь кабинета и слышит голос Ворстенбоса: «Филандер!»
Малаец делает вид, что не подслушивал через замочную скважину.
— Хозяин?
— Приведи мне господина Фишера. У нас есть для него добрые вести.
— Я передам Фишеру! — кричит Якоб, обернувшись. — Почему бы ему не допить мое вино?
«Не ревнуй злодеям, не завидуй делающим беззаконие, — Якоб изучает тридцать шестой псалом. — Ибо они, как трава, скоро будут подкошены, и, как зеленеющий злак, увянут. Уповай на Господа и делай добро; живи на земле и храни истину…»
Солнечный свет наполняет комнату в Высоком доме.
Морские ворота закрыты до следующего торгового сезона.
Петер Фишер въедет в новое просторное жилье, положенное заместителю директора.
После пятнадцати недель стояния на якоре «Шенандоа» поднимет все паруса, ее моряки тоскуют по открытой воде и толстым кошелькам в Батавии.
