— Зачем пришли? — спросил я.
Вместо ответа женщины расступились и подтолкнули к очагу девушку в богатой парке, расшитой бисером и отороченной голубым песцом. Старуха начала мерно бить ладонью о ладонь, и вслед за ней то же самое начали делать женщины.
— Ну! — крикнула старуха.
Девушка скинула капюшон — воздушный мех упал не ее плечи.
Девушка танцевала.
Женщины хлопали все чаще, старуха раздувала огонь, кричала гусыней и краем глаза успевала следить за мной — и душа ее наполнялась радостью.
Ее заветный, опустевший человек смотрел на девушку и не отводил глаз.
* * *
Она была любимой внучкой Хэно.
Когда девушка подошла к возрасту невесты, старик позвал ее родителей и сказал, что не стоит спешить с поиском жениха, ибо такое лицо, белое, будто выточенное из бивня земляного оленя, глаза, с которыми можно сравнить только священные озера, маленький пухлый рот и тело ладное, как рукоять остяцкого ножа, стоят того, чтобы отдать их очень дорого и в лучшие руки. Семья, у которой есть такая девушка, имеет богатство, равное множеству дорогих вещей: таким богатством можно упрочить свою силу или откупиться от беды.
С той поры внучка старейшины ждала своей участи, не похожей на участь никакой другой девушки великой и счастливой семьи. Ожидание счастья не прекратилось даже со смертью родителей — их лодка перевернулась на середине реки, ледяная вода унесла мать и отца. Осиротев, Девушка Весна, упала в бесчисленные милости великого деда, как в глубокие мягкие мхи, и скоро забыла о горе.
* * *
По знаку старухи женщины перестали хлопать и начали — все, кроме девушки, — выходить из чума. Перед тем как уйти, старуха наклонилась к моему уху и горячо зашептала:
— Не останется и следа от твоей тоски, воин… Много крепких детей тебе родит. Уж я-то знаю.
Сказав это, старуха ушла — будто и не приходила.
— Кто ты? — спросил я.
— Нара, — ответила девушка.
* * *
Многое умерло в моей памяти, но тот день, когда я увидел ее впервые, и сейчас ясен, словно был вчера.
У меня не было ничего, даже прошлого. После тайны, открытой Куклой Человека, после гибели Лара, все обратилось в неправду — даже светлые дни раннего детства, приходившие иногда краткими размытыми сполохами. Оставалось только далекое воспоминание о Девочке Весне, чья душа была слита с моей душой и душой Лара.
Услышав имя, я вздрогнул — необъяснимое предчувствие ударило меня изнутри. Имя завязало новую жизнь….
А потом случилось то, о чем я не мог думать, потому что не знал, что такое бывает. Она легла рядом со мной. Она легла одетой и сказала, отвернувшись: «Сегодня не дам тебе развязать мои ремни. Так и знай».
Родичи
Через несколько дней после возвращения огня у окраины стойбища показалась стая.
Волки пришли на запах беды — они различали его среди тьмы других запахов, ибо от него оживала синяя волчья кровь. Запах беды возвещал спасение перед наступлением бедственного месяца большого снега, когда тайга покрывается ранними вязкими сугробами, в которых волки проваливаются до кончиков ушей. В такое время любая мелкая добыча — куропатка или заяц — кажется милостью.
Стая шла темным облаком и к утру обступила загон.
Первым увидел волков Лидянг.
Над загоном клубился снежный дым, и стадо неслось ревущим водоворотом. Несколько волков пробрались в загон и гнали оленей, остальные ждали на расстоянии полёта стрелы, расставленные, будто люди на войне.
Что-то чернело у изгороди: не вглядываясь, старик понял: это туши — которые волки не смогли протащить через жерди загона.
Лидянг побежал в стойбище, проклиная свои старые ноги, бил палкой по пологам и кричал: «Волки! Выходите с оружием!» Не дожидаясь, пока соберётся подмога, он вбежал в свой чум, схватил лук, колчан и бросился к загону. Когда прибежал Оленегонка, а за ним три старика, он расстрелял почти все свои стрелы, но ни одна из них не достигла цели. Волки, резавшие в загоне, исчезли. Пока Лидянг собирал людей, к двум оленьим тушам прибавилось еще четыре. Одну из них волки вытащили за пределы загона, сорвав поперечину. И сама стая исчезла — только когда белое тусклое солнце поднялось над горой, люди различили ровный ряд почти незаметных светло-серых столбиков. Оленегонка поднял лук с наложенной стрелой и, ничего не сказав старикам, пошел вперед. По замершим рядам прошло едва заметное движение.
— Куда ты, росомаха! — крикнул Лидянг. — Думаешь, они будут ждать? Каждый из них вдвое умнее тебя.
Оленегонка плюнул и вернулся. Мужчины молчали.
— Откуда такая большая стая? — промолвил один из стариков. — Сколько живу — никогда такой не видел.
Старику никто не ответил. Тишину прервал голос Оленегонки.
— А чего нам бояться — ведь у нас есть великий воин.
— Плевка на тебя жалко, — презрительно сказал Лидянг. — Будь среди нас сам Нга, они не уйдут отсюда, пока мы не упадем от усталости, охраняя стадо. Тогда стая зарежет столько оленей, сколько захочет.
Правота Лидянга была настолько простой и страшной, что старики не заметили кощунства. Казалось, стая была велика не только числом, но и разумом — вся она, до последнего волчонка, знала, что в семье Хэно почти не осталось мужчин способных к быстрому и долгому бегу, а значит, некому гнать их, окружать и укладывать мертвыми в снег.
— Они не уйдут, — сказал Лидянг.
— Что нам делать? — спросил старик с приплюснутой головой.
— Не знаю.
Помолчав немного, он продолжил:
— Они не уйдут, значит, надо уходить нам. Тогда спасём хотя бы то, что осталось.
— Несколько дней — и придёт великий снег, потом великий холод, — подал голос другой старик. — Кто аргишит в такое время?
— Тот, кто не хочет сдохнуть.
— Ты слишком скор разумом, Лидянг, и веришь только себе. Хэно говорил об этом…
Бобер, повернувшись лицом к говорившему, повторил любимые слова умершего патриарха:
— Знаешь что-то лучшее — скажи.
— Знаю! — возвысил голос старик. — Мы — люди великого рода. Ты забыл об этом? Разве мы не можем призвать на помощь родичей? Нам помогут!
— Так же, как помогли найти Нохо?
Старик замолк на мгновение — он не знал, чем ответить.
— Нохо покарала сама Мать Огня, вселившаяся в тело этого тщедушного мальчика! — закричал он. — Ты слепой? Ты ничего не видел? Если бы Матери угодно было покарать его чьей-то другой рукой, она сделала бы так. А Хэно почитали все…
— Особенно когда у него было сорок молодых воинов, не считая старых, и столько богатства, что он мог не скупиться на подарки, — с тем же презрением проговорил Лидянг.
