— Почему? Может, поторгуемся?
— Это остяцкое железо. Я ни с кем не торгуюсь, тем более с шитолицым.
— Послушай, если ты еще не успел наковать достаточно панцирей, ножей и клинков, мы подождем. Твоя работа стоит того, чтобы потерпеть оскорбления. Почему бы тебе не пригласить нас в гости?
Тогот примолк, опустив голову, а когда поднял лицо, пришельцы увидели его желтозубый рот, изрыгающий частые толчки беззвучного смеха.
— У тебя голова, тунгус, всего лишь жилище для вшей, — сказал он сквозь одышку. — Иначе бы ты понимал, что твое дело — живым отсюда уйти, а не в гости напрашиваться.
После этих слов стойбище запрыгало от хохота — хохотали сыновья поигрывая сверкающими отказами, хохотали рабы, обнимая песты, хохотал сам Железный Рог…
Не смеялся только Ябто — он подошел к старику и всадил ему нож в живот.
Он сделал это без суеты, молчаливо и привычно, как будто поддел кусок мяса из котла, и сыновья Тогота, не сумевшие сразу постичь неуловимого провала из смеха в смерть, промедлили мгновение, которое стоило им жизни.
Откуда-то из пространства вылетело две стрелы — одна прошила голову молодого остяка, другая пробила плечо его брату, стоявшему в нескольких шагах. Двое оставшихся судорожно шарили невидящими от изумления глазами, ища стрелков, — этого замешательства было достаточно для того, чтобы Ябто и Железный Рог бросились к ним и прикончили ножами.
Жизнь тайного стойбища пресеклась, как жизнь бледного насекомого, о котором говорил кузнец, смеясь над шитолицым.
Тогот был еще жив, когда тунгус подошел к нему и сказал:
— Зря, старик, ты не позвал нас в гости. Где твое оружие?
— Горе тебе будет от остяцкого железа, — промолвил Бальна побелевшими губами. — Тебе и твоему юраку. Падальщику…
Сыновья широкого человека выбрались из своих засад и бежали в середину становища. Ябтонга будто повредился умом, он не кричал — он скулил, ибо в его утробе бесновался обезумевший дух легкой победы. Он пускал стрелы в мертвые тела остяков и остановился только когда отец кинул в его голову кусок рыжего камня, валявшегося под ногами. Явире, приплясывая, искал свою стрелу, которая попала в плечо одного из сыновей Тогота.
Ябтонга примчался к отцу и заговорил, показывая на укрытие рядом с лазом в горе, откуда люди кузнеца выносили рыжий камень.
— Отец, там хаби, они живы. Они прячутся — дай мне их убить, отец, не откажи мне…
Гусиная Нога почти плакал.
— Понравилась война, сынок?
Ябтонга дрожал, будто вылез из ледяной воды. Он не ответил.
— Ты, наверное, думаешь, что такая война будет всегда?
— Отец, разреши мне…
Подбежал Блестящий — его взгляд был таким же умоляющим. Ябто принялся думать о рабах старика, но мысли прервал Железный Рог и показал пальцем на распадок.
— Смотри…
Только сейчас Ябто увидел две едва заметные ровные полосы — след лыж уходил в низину и пропадал между сопок.
— Я глядел близко, след уже под снегом, — сказал тунгус. — Он ушел давно, наверное, почти сразу, как мы пришли сюда.
Не сговариваясь, оба бросились к укрытию в горе, где, как щенки в метель, клубком лежали невольники Тогота — все они остались живы. Шитолицый выхватил одного за шиворот малицы.
— Сколько вас?! — заорал он. — Сколько, говори!
Раб хватал воздух широко открытым беззубым ртом и пытался что-то сказать, но голоса не было.
— Сколько!
Железный Рог поднес нож к горлу раба. Тот замер, перестал дышать и показал растопыренную пятерню, два пальца которой были отрублены до половины. Тунгус убрал нож, раб тут же юркнул в дыру и слился с грязным клубком собратьев.
— Он ушел туда, где наши олени, — сказал он Ябто. — Твой парень мог остановить его?
Широкий человек ответил, немного помолчав:
— Кажется, у него даже лука нет.
— Тогда скоро сюда придут остяки, — сказал тунгус. — Придут со всем своим железом и упадут на наш след.
— Надо собирать добычу.
— Подожди немного…
Тунгус встал на лыжи и побежал по следу.
* * *
Тот человек был самым ничтожным из всех пятерых рабов Тогота. Он не годился кряжевать лиственничные стволы, толочь рыжий камень пестом. Он, как и я, варил еду и следил за чумами.
Никто — ни сам старик, ни его сыновья — не помнили какого народа этот человек. Его замечали меньше, чем самую незаметную собачонку. Но это был тихий, работящий и самый верный раб. Тогот, не выпускавший из рук палки, ни разу не ударил его, ибо раб исполнял то, чего хозяин еще не успел захотеть.
Когда пришли чужие, невольник рубил на плахе подмерзшую сохатину — плаха была за дальним чумом, немного в стороне от стойбища, и пришельцы не заметили раба, а раб видел все. Он встал на лыжи, едва Железный Рог начал свой разговор.
Никто не знает, как он угадал беду, которой не чаяли другие люди Тогота. Он прошел совсем немного, когда увидел впереди малый аргиш. Олени разрывали неглубокий для такой поры снег в поисках мха. Неподалеку от груженых нарт стоял человек и держал лук, готовый к стрельбе.
Это был я.
Сердце сонинга
Уходя в набег, Ябто не спрашивал, есть ли у меня лук, — настолько я был мелок для широкого человека.
Дела Ябто были мне чужды и ненавистны, как он сам, но я был молод, и весть о войне разогрела мою кровь. Когда я понял, что в набеге ждет меня та же позорная работа, для которой не потребуется оружие, меня обожгла обида: я вспомнил теплую, мерзкую влагу на лице и весь свой тайный запас, лук и стрелы с наконечниками из кости, спрятал в нартах. А потом, на одной из ночевок, я украл из колчана Ябтонги настоящую стрелу с железным наконечником. В набеге мне хотелось быть не хуже других, хотя умом я понимал, что это обман.
Уходя, Железный Рог приказал мне никуда не отлучаться от оленей, чего бы не случилось. Так же, как и широкий человек, он не спрашивал меня об оружии, поскольку не мог себе представить человека, уходящего в тайгу без лука. Тунгус не видел во мне безумного.
— Смотри в оба, парень, — сказал он на прощанье, легонько стукнув меня по лбу. — Увидишь врага — стреляй, не раздумывай.
Когда исчезли четверо, я надел на лук тетиву, которую прятал под малицей, и достал краденую стрелу. Я радовался мальчишеской глупой радостью, что теперь мои руки не пусты и, я ничем не хуже тунгуса, Ябто и его сыновей. Чтобы почувствовать это, я поднял оружие и натянул тетиву в тот самый миг, когда под наконечником стрелы возникла крохотная фигурка.
Этот человек не сразу увидел аргиш, а увидев — остановился.
Наверное, он размышлял, куда идти, но мысль его не могла быть долгой — с обеих сторон поднимались крутые лесистые склоны, оставлявшие только один путь. Мы стояли неподвижно и смотрели друг на друга, понимая, что нам не разойтись.
