Исполняющий обязанности начальника Генерального штаба Алексей Андреевич Поливанов прохаживался по кабинету. Работы было много, но звонок военного министра Сухомлинова выбил его из рабочего ритма. Лихорадило весь штаб. Причиной этой лихорадки отчасти был и он сам. Будучи командующим Киевским военным округом, он сейчас исполнял обязанности начальника Генштаба. Дело ли? В самом штабе к нему относились с подозрением, потому что он, как и нынешний военный министр, приехал из Киева. Авторитет военного министра Сухомлинова был так низок, что личный авторитет и заслуги Алексея Андреевича просто не воспринимались на фоне бездарных, а порой просто глупых приказов министра. Чего стоил, например, приказ о ликвидации пограничных областей и перевод гарнизонов в глубь страны? Это при подготовке к войне! Зная Сухомлинова, Поливанов не сомневался, что это дурость. Но контрразведка заговорила о прямом предательстве. Хотя в военном деле и простая глупость есть преступление. А здесь в доказательство были приведены имена из круга знакомых министра вне службы. Поливанов не без удивления отметил, что все киевские знакомые перекочевали в столицу. И Бог с ними, со всеми этими фишманами, фурманами, марголиными и бродскими. Эти всегда крутились около поставок для армии, но австрийский консул Альтшуллер... По словам контрразведчиков, последний в прошлом году был награжден австрийским орденом Франца Иосифа. За что, спрашивается? Альтшуллера Поливанов, также по Киеву, знал лично и близко не подпускал к делам военным.
Пройдет время, и, уже будучи сам военным министром, Поливанов прогонит поганой метлой этих поставщиков армии, среди которых окажется и Альтшуллер, но чего это будет стоить в 1917 году! К слову сказать, не так уж и удивителен факт перехода офицеров Генштаба на сторону советской власти, принимая во внимание их осведомленность. Забегая вперед, скажу, что Поливанов перешел. Свой жизненный путь генерал закончил в 1920 году в Риге, где консультировал советское правительство на советско-польских мирных переговорах. Но вернемся в лето 1911 года.
Военный министр Сухомлинов ни минуты не сомневался, что к событиям на улице Гороховой причастна контрразведка. Кто еще мог дерзнуть? Он поручил Поливанову разобраться и, если это так, примерно наказать виновных. Поливанов понял, что сам военный министр не заинтересован в огласке причастности офицеров контрразведки к этому происшествию, но приказ нужно выполнять. Также он успел выяснить, что из всех офицеров только Степанов, имея где-то наверху покровительство, мог пойти на такое. Но он ни минуты не сомневался в том, что сделал это Степанов отнюдь не из хулиганских побуждений. Вероятно, где-то пути контрразведки впрямую пересеклись с Распутиным. Поливанов раздраженно сломал карандаш. Ему, генералу, приходится заниматься черт знает чем. А между тем невпроворот самых срочных дел. У него начала дергаться шея – следствие боевого ранения. В минуты волнения всегда было так, что еще больше раздражало генерала.
– Разрешите войти? – приоткрыв дверь, спросил Степанов.
– Войдите.
– Ваше высокопревосходительство, полковник Степанов по вашему приказанию прибыл! – доложил Степанов и замер по стойке «смирно», как в строю.
В то время в армии было такое понятие: «есть начальство глазами». Так вот именно это и проделывал Степанов. Он знал, что Поливанов расположен к нему, и посчитал, что такое поведение будет кстати. И не ошибся. Поливанов вдруг почувствовал, что раздражение уходит. Сразу же пропал нервный тик, как только он взглянул на подчеркнуто серьезное лицо полковника. Во всей фигуре офицера все было безукоризненно серьезно. «Конечно, это Степанов отметился у Распутина», – понял генерал. Будь хотя бы легкий намек на непочтение или же робость, и неизвестно, чем закончился бы этот разговор. Кроме того, ни тени раскаяния во всем облике полковника также нельзя было отыскать. Полная, даже чрезмерная серьезность. Действительно «ел начальство глазами». Это-то и было забавно. Генерал едва сдерживал улыбку. И в этом конкретном случае сам Поливанов повел себя не совсем обычным образом. Пройдясь по кабинету под неотступным взглядом Степанова, он замер и, не глядя на него, нарочито строго, с расстановкой, начал выговаривать Александру Николаевичу:
– Как посмели вы, полковник Генерального штаба его императорского величества, поднять руку на самое святое в Отечестве нашем? – Тут он сделал паузу и с таким же серьезным лицом, как у Степанова, произнес: – На народ...
Сам от себя не ожидая такой склонности к актерству, он отошел подальше, чтоб не рассмеяться.
– Так что же вы молчите? – резко обернувшись, спросил Поливанов.
– Народ безмолвствует! – четко ответил полковник словами из пушкинского «Бориса Годунова».
В этот раз Поливанов не смог сдержаться и рассмеялся.
– Ну довольно, Александр Николаевич. Посмеялись – и будет. Я ни на секунду не сомневался, что вы не имеете никакого отношения к давешним событиям. Так и доложу военному министру. Я смотрю, вы с бумагами. Что у вас? Давайте. И присаживайтесь, голубчик.
Степанов положил перед генералом свою служебную записку с изложением сведений, пришедших из Берлина. Генерал углубился в чтение. Долго и внимательно читал.
– Да, – генерал закончил чтение, – это крайне серьезно. Я сегодня же доложу военному министру. Действительно странно, почему предполагаемое покушение так занимает Берлин?
– Ваше превосходительство...
– Слушаю вас, голубчик.
– Нельзя ли поставить в известность Столыпина лично?
– Вы считаете, это необходимо сделать?
– В нынешней ситуации, вероятно, да.
– Хорошо. Я подумаю. У вас что-то еще?
Степанов выложил из папки прошение Мирка-Суровцева о рассмотрении его дела, а также выписку из протокола заседания приемной комиссии. После изучения документов и рассказа полковника Поливанов быстро понял суть дела. Спросил, однако:
– Чем вызвано такое горячее ваше участие в судьбе молодого человека?
– Исключительно соображениями пользы для Отечества.
– Не знаю, приму ли я дела в Генеральном штабе или опять вернусь в округ, но, пока я здесь, вы во всем можете на меня рассчитывать.
Генерал взял выписку из протокола комиссии и положил в углу листа бумаги резолюцию: «Что за вздор? Зачислить и старого и малого! Поливанов».
Степанов спустился в буфет, где он назначил встречу товарищам по службе, так как формально находился в отпуске. Это было в духе Степанова. Со дня на день ожидалось присвоение ему генеральского чина. Обычно должность начальника контрразведки считалась почетной отставкой. На нее метили те, кому нужно было досиживать месяцы и дни на военной службе. Удобно. Начальства над тобой почти никакого. Чем занимаетесь? Конечно же, тайна. И при этом все опасаются и уважают. Но Генштаб со скрипом, с усилием все же стал перестраиваться. В начальники контрразведки прочили Степанова. Степанов же не желал принимать эту должность. Наладить работу так, как это ему представлялось, ему не дали бы, а иначе он не мог. Нынешнее положение его устраивало. И он бы хотел его сохранить. Покровительство Марии Федоровны давало независимость, а свой отлаженный участок работы приносил и результат, и удовлетворение от дела. Но именно присвоение генеральского чина могло разрушить устраивавшую его ситуацию. Он прилагал все усилия, чтобы на эту должность был назначен Бонч-Бруевич. Это было бы полезно для дела и не вредило бы его столь особому свободному положению.
