– Лавина?
Марк кивнул:
– Словно половина горы оторвалась и полетела вниз. Лавина сошла прямо в узкий проход и заблокировала его, похоронив всех на своем пути.
– И у Лупа не было возможности спастись?
– Не было. Я это сам видел. Видел, как лавина накрыла его.
Порция поежилась, представив эту картину:
– Надеюсь, для него все произошло быстро.
Марк сжал губы. Он не знал, как сгладить ужас трагедии.
– Мне велели занять его место. Надеюсь, мне удастся хотя бы наполовину так же хорошо справляться с этим, как справлялся Луп.
Порция посмотрела на него и тепло улыбнулась:
– Ты очень хорошо справишься, Марк. Я знаю. Для тебя нет ничего невозможного. Я видела, какой ты храбрый, сильный и как стремишься к знаниям. Даже если твои способности к письму и не будут такими же, как у Лупа, очень скоро ты всему научишься. Я в этом уверена.
Услышав такие слова, Марк ощутил гордость.
– Спасибо, хозяйка. Я приложу все силы, чтобы хорошо служить Цезарю.
Она улыбнулась, задумалась о чем-то на секунду, потом продолжила:
– Остается только надеяться, что мой муж такой же способный, как ты.
«Вот опять, – подумал Марк. – Эта печаль в ее голосе». Он не знал, что говорить, что делать. Их миры сильно различались, и Порция могла оскорбиться, если он вздумает обсуждать ее жизнь замужней женщины. И все же он считал ее своим другом. Порция нравилась ему, она была ему небезразлична. Марк очень хотел, чтобы она была счастлива. Но ясно, что счастливой ее назвать нельзя.
– Хозяйка…
– Когда мы одни, я для тебя просто Порция, – напомнила она.
Марк кивнул:
– Хорошо… Порция. Ты не кажешься очень довольной.
– Почему я должна быть довольной? Луп умер.
– Но тебя огорчает не судьба Лупа, а что-то другое.
– Это не так, – возразила Порция с вызовом. – Я абсолютно счастлива. Абсолютно.
Марк вздохнул, потянулся к тарелке с печеньем и взял одно, посыпанное солью.
– Ну, если ты так говоришь…
Наступило молчание. Внезапно Марк услышал приглушенный плач. Подняв голову, он увидел, что Порция закрыла лицо руками, а плечи ее вздрагивают. Он соскочил с ложа и сел рядом с ней. Помедлив немного, протянул руку и погладил ее по плечу.
– Прости, Порция. Я не хотел расстроить тебя.
Она снова заплакала:
– Это не ты. Это я… Это моя вина.
– В чем твоя вина?
– Даже не знаю…
Порция выпрямилась, и рука Марка соскользнула с ее плеча. Тонкие темные линии краски вокруг ее глаз размазались, нижняя губа дрожала.
– Я стараюсь угождать Квинту. Стараюсь быть женой, которую он заслуживает, но он не замечает меня. Я слишком молода, чтобы быть его женой, а он слишком молод, чтобы быть мужем. За последний месяц я с ним и двумя словами не перекинулась. Его почти никогда не бывает дома, а иногда он даже ночью не приходит. Я слышала, что он пускает на ветер свое состояние, играя в кости. Когда я спросила его об этом, он рассердился и пригрозил побить меня.
– Почему ты раньше ничего не говорила дяде?
– Ну что ты! Ведь я же знаю, как важен для дяди Гая этот брак. Помпей ему нужен как союзник. Кроме того… наверное, я просто глупая. Может быть, это и есть брак. Если я скажу дяде, он наверняка рассердится и велит мне взять себя в руки.
– Если бы Цезарь так сказал, он был бы неправ, – твердо возразил Марк. – Ты не заслуживаешь подобного обращения.
– Как еще со мной обращаться? – горько заметила Порция. – Римских девушек моего класса воспитывают, чтобы скреплять союзы мужчин. Мы – предмет торговли. И в этом смысле мы ничем не отличаемся от рабов.
Марка удивили ее слова. Он видел, как жили рабы, как их били, оскорбляли, обращались с ними как с собственностью. Условия, в которых они существовали, были очень далеки от изнеженного образа жизни самых богатых римских семей. И все же в том, что сказала Порция, что-то было. Несмотря на окружавшую ее роскошь, она имела не больше прав говорить о том, как бы она хотела жить, чем прислуживающие ей рабы. Другие женщины могли выходить замуж по любви, однако у нее такого выбора не было.
Внезапно она обняла Марка, уткнулась в его плечо и снова заплакала. Он стал гладить ее по волосам.
– Все будет хорошо, Порция, – прошептал он, не зная, что еще можно сказать, какие слова помогут все исправить. – Со временем все наладится. Вот увидишь.
Порция тихонько всхлипнула:
– Если бы я могла рассказать дяде! Но я не могу. У меня есть только ты.
Она отодвинулась от Марка и посмотрела на него широко открытыми глазами, покрасневшими от слез. По ее лицу размазалась краска для век, губы дрожали. Порция наклонилась и, закрыв глаза, осторожно поцеловала Марка в губы. Он чуть не отпрянул от неожиданности, но почувствовал, что ему понравилось это ощущение. Теплая волна любви наполнила его сердце, голова закружилась.
Внезапно его пронзила тревога. Что он делает? Что за глупость? Если их увидят, его тут же убьют. Порция тоже будет в опасности. Муж побьет ее – и будет иметь право на это. Марк торопливо отодвинулся от Порции. Удивление в ее глазах сменилось обидой.
– Марк, в чем дело?
– Это неправильно, Порция! Неправильно и опасно. Мы не должны этого делать.
– Но у меня есть только ты. Больше никого нет. Теперь ты – это все, что дорого для меня. Последняя ниточка, которая связывает меня с прошлой жизнью.
– Я знаю, это тяжело, но ничего не могу с этим поделать. И ты тоже.
– Марк…
Он поднял руку:
– Пожалуйста, не надо! Это слишком опасно для нас обоих. – Он встал. – Мне надо идти.
– Останься, пожалуйста.
Но Марк знал, что не может остаться. Он направился к выходу, но в дверях остановился и оглянулся. Лицо Порции было искажено страданием, и его сердце рванулось к ней, но он сдержался.
– Мы должны забыть о том, что случилось. Ради нас обоих. Мы рискуем даже нашей дружбой. Это… – Он покачал головой. – Это просто самоубийство, Порция. Это не должно повториться. Никогда.
Марк повернулся и ушел. Стиснув зубы, не смея оглянуться, он быстро шел мимо колоннады, окружающей сад, к помещению рабов.
X
Когда офицеры, забрызганные грязью, начали собираться на вечернее совещание, Марк выложил на небольшой стол у стены палатки восковые таблички и стило из слоновой кости. По козлиным шкурам над головой стучали капли дождя, вдалеке время от времени гремел гром. Цезарь вызвал военных трибунов и старших центурионов, которых он отобрал для кампании. Все трибуны были молодые люди в туниках из превосходной пряжи и в плащах. Центурионы были намного старше. Самым молодым из них было лет двадцать с небольшим, а у тех, кто постарше, лица были в морщинах, со шрамами, свидетельствующими о многолетних кампаниях по всей Римской империи. Они составляли костяк легионов, сильные, выносливые солдаты, на которых можно было положиться. Они первыми шли в атаку и последними отступали.
