Ему было в ту пору без малого двадцать лет. Он был высок, худощав и мало походил на отца, разве что глаза и широкий лоб были у него такими же, как у Тёмы.
Смородин глядел на сына, не в силах вымолвить ни слова, и с самой первой минуты их свидания его не покидало ощущение, что он уже где-то видел это лицо. Он сделался печальным и строгим, и вошедший оробел, ожидая, что декан станет ругать его за прогулы, но Артем Михайлович, даже не задав традиционного вопроса, зачем пришел к нему на прием студент, стал рассказывать про свой семинар. Рассказывать так, как если б он отчитывался на Страшном суде перед Господом Богом.
Саввушка растерялся: наводивший ужас на студентов декан был сам на себя не похож.
Наконец он остановился, и Савва пролепетал:
– Да, но я хотел бы заниматься в другом семинаре.
– В каком же? – удивился Артем Михайлович, ибо странно было подумать, что на факультете есть нечто, могущее с ним конкурировать.
– Я, собственно, затем и пришел. Дело в том, что учебная часть не дает согласия.
– Она даст, если ты будешь настаивать, – щедро улыбнулся Тёма. Его сердце всколыхнулось, и ему захотелось теперь уже, в эту самую минуту, отбросить разделявшую их дистанцию, подойти и положить руки на эти юные сильные плечи. – Так что же ты выбрал, Савва?
Какие же удары готовит человеку иной раз судьба! Почище, чем когда-то Саввушке перед пустой ячейкой на Ярославском вокзале.
– Я хочу заниматься, собственно, я уже занимаюсь у профессора Барятина.
– У кого? – выдохнул Тёма, подаваясь вперед.
– У Алексея Константиновича Барятина. Вы, может быть, помните, он тут раньше работал.
– Откуда ты его знаешь? – спросил похолодевший декан.
– Мы с ним соседи, – улыбнулся Саввушка, и Артем Михайлович вспомнил: конечно же, именно этого парня в телогрейке и с метлой в руках он видел во дворе барятинского дома в самый горестный для себя день.
12
В те давно прошедшие, прекрасные времена среди студентов университета считалось хорошим тоном зарабатывать на жизнь не фарцой, как ныне, а заниматься благородным трудом дворника, сторожа или истопника. И Саввушка, чья жизнь таким чудесным образом переменилась, но зато и потребовала от него сразу столько нового, ступил на эту славную дорожку.
Мальвина его благословила, и всю осень он бродил по Москве, пытаясь где-нибудь устроиться дворником, с тем чтобы получить работу и служебную комнату, но ему всюду отказывали. Во время этих блужданий он наконец узнал и полюбил этот город, и теперь это были не кубики домов, едва различимые с Воробьевых гор, у него появились любимые улочки и дворы, дома, возле которых можно было подолгу стоять, бесцельно глядеть на окна, но легче от этого не становилось. Бесприютность угнетала его, Ольга даже перестала спрашивать, как дела, и махнула на незадачливого возлюбленного рукой, он давно потерял всякую надежду и ходил просто так, полагаясь на чудо, и однажды дождливыми октябрьскими сумерками возле него притормозила машина, и оттуда вылез улыбающийся парень.
– Женя? – изумился Саввушка, и у него неприятно засосало под ложечкой.
Но Женя был весел и непринужден, а Саввушка, напротив, находился в отвратнейшем расположении духа и рассказал о своих злоключениях.
– Я ж тебе говорил, надо будет что – звони. Давно бы уж метлой махал.
Никакого значения этому разговору Саввушка не придал и звонить никуда не стал, но через неделю Женя отыскал его сам и сказал, что знает местечко в центре.
– Где? – недоверчиво спросил Саввушка, облазивший весь центр.
– На Кропоткинской.
– Территория ЖЭКа номер пять Ленинского района, – хорошо поставленным голосом ответил Савва, – начальник – Валентин Никифорович Собакин – ветеран партии и редкостная сволочь. Выгнал меня взашей и сказал, что все студенты университета – лодыри и антисоветчики и он скорее в дерьме потонет, чем кого-нибудь возьмет.
– Ну в общем-то он прав, – усмехнулся Женя, – студенты ваши не подарок. Но ты все-таки попробуй – у него там текучка большая.
Саввушка попробовал, и на сей раз ветеран встретил его как отец родной. Самолично показал участок, распорядился насчет инвентаря и зарплаты, но самое главное, он показал дворнику его квартиру – не комнату! – и голова у Саввушки пошла кругом. В тот же вечер они с Ольгой уехали из опостылевшей общаги, не сказав никому ни слова.
Это была огромная квартира с невообразимо высокими потолками, пятью комнатами, кухней и черным ходом. В одной комнате они устроили спальню, в другой гостиную, в третьей – кабинет, что делать еще с двумя, просто не знали и ходили в гулкой тишине, не веря своему счастью.
С потолков на длинных шнурах свисали люстры, и их света не хватало на то, чтобы полностью осветить помещение, так что потолки терялись во тьме. Большая часть дома пустовала, в нем жили только какие-то странные, чудом уцелевшие люди, а в пустых квартирах ночами собирались бродяги, хиппи и алкаши. Но они вели себя мирно, с жильцами не ссорились, и сам этот дом посреди Москвы являл собой зрелище поразительное, как осколок какого-то иного мира.
В громадных брошенных квартирах стояла невывезенная мебель, жестяные коробки из-под сахара и муки, резные этажерки, кресла с потертой обшивкой, круглые столы, диваны, точно мода на старинные вещи сюда каким-то чудесным образом не дошла, и уезжавшие на окраины люди не задумывались об истинной ценности того, что они покидают. Родившийся в городе, где не было ничего старинного, Саввушка с каким-то волнением ощущал многолетие этого дома и этих вещей. Самое лучшее Мальвина отобрала хозяйским глазом, и ночью вместе с алкашами Саввушка перенес диван, стол и несколько кресел к себе, так что их жилище стало напоминать барские покои прошлого века.
– Что-то уж больно все это странно, – бормотала Ольга, недоверчиво глядя на Савву, – и поступил ты как-то не так, и из университета тебя до сих пор не выгнали, квартира эта, наконец. Хотела бы я знать, кто еще из дворников живет в таких хоромах?
– Судьба, – отвечал Саввушка, чье мужское самолюбие теперь было полностью удовлетворено.
– Странная у тебя какая-то судьба. Послушай, ты никогда не говорил мне, а кто твой отец?
– Понятия не имею, – сказал Савва и слукавил. На самом деле этот вопрос с некоторых пор стал сильно его занимать. Он чувствовал, что с его происхождением связана какая-то история, здесь что-то было не вполне ясно, однако спросить об этом было не у кого – тревожить мать Саввушка не хотел и ждал случая. Он уже знал тогда, что в жизни не надо ни к чему нарочито стремиться – все придет само собой в свой час.
Зима в тот год началась рано. В середине ноября помели снега, и работы стало много. На тротуарах снег быстро затвердевал, и лед приходилось часами скалывать ломом. Если снег выпадал с вечера, Саввушка шел убирать еще ночью, пока его не вытоптали утренние прохожие. Университет он совсем забросил и куда больше боялся, что его выгонят из дворников, чем из студентов. В это же время он познакомился с одним из жильцов дома – с высоким стариком, чью фамилию случайно услышал от знакомого алкаша.
– А это, брат, граф Барятин, – сказал алкаш. – Добрый старик. Как ни придешь за стаканчиком – никогда не откажет.
