– Я бы только попросила твоего друга остаться и мне помочь.
Лева вздрогнул, и Саня увидел, что в его глазах промелькнули не ревность и не обида, а покорность. Если бы не эта покорность, он, может быть, и нашелся бы что сказать, в конце концов ему совершенно не понравилась бесцеремонность самоуверенной девицы. Но Тезкина вдруг больно задело, что здесь, в этой квартире, Лева, будь он тысячу раз влюблен, никогда бы не стал устраивать скандала. От этого внезапного воспоминания Александр побледнел, сжался и неопределенно пожал плечами.
– Ну вот и хорошо, – усмехнулась Маша, точно прочтя на его лице все коллизии во взаимоотношениях молодых людей, и отправилась выпроваживать гостей.
Тезкин остался в комнате, не желая маячить под их любопытствующими взглядами, а про себя твердо решил, что, как только все уйдут, уйдет и он, догонит Левку, хлопнет его по плечу и скажет: «Ну что, ты все теперь понял?» – И они отправятся в Тюфилевскую рощу, выпьют доброго красного винца и до утра протолкуют о чем-нибудь очень важном. Он объяснит другу, что лакеем может быть только тот, кто сам себя таковым считает, а истинная свобода и достоинство обитают не в этих домах, но на просторных степных дорогах и в ночлегах под открытым небом. Он расскажет ему о звездах на Украине и звездах в Забайкалье – обо всем этом успел он подумать, как вдруг в коридоре раздались шаги и в комнату вошла Маша.
Она уже переоделась и была теперь в сиреневом халате с широкими рукавами и капюшоном.
– Ты хочешь уйти? – спросила она у обомлевшего Тезкина.
– Чем тебе помочь? Ты просила… – только и выдавил он.
– Ничем. Это был предлог, чтобы оставить тебя, – улыбнулась она.
Санечка промолчал, мысленно представив на своем месте Леву, – этот бы не растерялся.
– Тебе совсем не понравились мои друзья?
– Нет.
– Что ж, ты прав. Они действительно скучные люди. Но других у меня нет.
– У меня тоже нет друзей, – признался Тезкин.
– А Лева?
– Вряд ли он теперь захочет со мною встречаться. Он обидчив.
– Догони его.
– Нет, – покачал головой Саня, – пусть уж все идет, как идет.
Маша усмехнулась, подошла к нему и вдруг легко и естественно распахнула халатик, выскользнув из него, как из ненужной оболочки. Тезкин не успел чего-либо осознать – нечто более властное, чем все его благие размышления о звездном небе над головою и нравственных законах в душе, швырнуло его к ней, и они провалились в забытье. А когда вывалились обратно и сидели голые на кухне, где еще несколько часов назад любовник предавался меланхоличному созерцанию заката, то обоим казалось совершенно нелепым расставаться.
5
Маша была созданием причудливым, но неприхотливым. Как и предполагал Тезкин, сытое детство – не обязательно детство счастливое. Родители его подружки, связанные служебным браком, относились друг к другу с той же ненавистью, с какой нынче относятся наши литераторы, но в отличие от оных развестись они не могли. Бедное дитя всю жизнь находилось в центре их вражды, и одиночество и холод, на которые, как казалось ему вначале, несколько картинно жаловалась эта девочка, были всамделишными. Выросший, напротив, во всеобщем обожании Санька искренне ее жалел, и мало-помалу они привязались друг к другу. Она с сочувствием слушала его рассказы про боевую юность и степные скитания. Ей нравилось, что он совсем не похож на людей, к которым она привыкла. А он вдруг с удивлением обнаружил, что вся эта мишура в ее доме, заморские тряпки, вина, конфеты, пансионаты, дачи и прочие безделушки, о которых впоследствии будут рассуждать с пеной у рта народные заступники, покуда им не заткнут рот куском, – все это для нее ничего не значило.
Она запросто ходила с Тезкиным в пельменные и дешевые кинотеатры, и со стороны можно было подумать, что она тоже всю жизнь прожила в чащобах Пролетарского района. Из дорогостоящих развлечений она обожала одно – катание на лошадях. Каждое воскресенье с утра они отправлялись на ипподром, выстаивали очередь и совершали прогулки по кругу.
В этих забавах прошло больше месяца, и, ничего не говоря о чувствах и не имея никаких видов на будущее, они так привыкли быть вместе, что когда в конце той вьюжной андроповской зимы с ее облавами в кинотеатрах, магазинах и банях вернулись из Бенилюкса срочно отозванные Машины родители и любовники потеряли свое изысканное укрытие, то, верно, ничто не смогло бы заставить их друг от друга отказаться. Судьба им благоволила. На другом конце Москвы, в Тушине, проживала Машина бабушка, благонравная и набожная старушка восьмидесяти с лишним лет, успевшая получить воспитание в Смольном институте, покуда тот не превратился в вертеп. Несмотря на высокое происхождение, смолянка работала гардеробщицей в Доме культуры «Красный Октябрь», до девяти вечера квартирка пустовала, и здоровая парочка расшатывала кровать с периной до основания, а затем вкушала оставленные для внучки борщ и компот.
Вместе с этим борщом и компотом, вместе с дворянской пышной периной и барскими пуховыми подушками на Тезкина навалилась безразличная сытая сонливость – он располнел и размяк, воспоминания о печальных и горестных днях ушли на дно его души. Иногда, словно ото сна, отрываясь от этого полурастительного состояния, он думал, что так можно и вовсе себя потерять, и пробовал барахтаться, бередил душу прежними думами, глядел на звездное небо, но потом опять появлялась невысокая пухленькая Маша, и в объятиях своей пассии Александр забывал обо всем на свете. Дух его был немощен, зато плоть бодра. Машенька смотрела на него нежными глазами, в которых, будто в расплавленной смоле, переливалась густая, тягучая женская страсть, совсем не похожая на мужскую. Иногда, не успевая добраться до перины и полностью раздеться, они устраивались прямо в прихожей, среди пахнущих нафталином бабушкиных пальто и шуб, и Тезкину казалось, что никакие они не любовники, не друзья-приятели, а смертные враги, охотник и жертва, попеременно преследующие и унижающие друг друга безумными ласками.
Идиллия эта закончилась тем, что бабушка как-то раз вернулась раньше времени. По счастью, кровать была уже застелена, но Маша беспечно сидела на тезкинских коленках и выплевывала вишневые косточки. Заметив высокую и прямо державшуюся старуху первым, Александр побледнел, не смея даже подумать, что было бы, приди она на полчаса раньше.
– Что это значит, Маша? – спросила старуха резко.
Машина молчала, и Тезкину казалось, что сейчас произойдет что-то ужасное.
– Кто это? – повысила голос старуха.
– Ну, допустим, мой друг, – ответила внучка нехотя.
– И вы находите приличным так себя вести?
– Э-э… молодость, неопытность, – забормотал Саня.
– Пошли отсюда! – отрезала Маша, вставая, и Тезкину сделалось немного жаль: он бы с удовольствием посидел с этой старушкой, чем-то напоминавшей ему почаевских странниц, потолковал бы с нею о старине и порасспрашивал о людях, чьи фотографии висели на стенах. Но Машина уже стояла в тесной прихожей, надевая плащ. На столике перед зеркалом лежал ключ.
