Зато баба Аля скоро узнала всех. Лизе постоянно звонили дети — просто так и чтобы спросить уроки, звонили и родители, и все не скрывали восхищения чудесной девочкой. Бабу Алю записали в родительский комитет, и старушка, вытирая украдкой слезы, приговаривала:
— Жаль, что не дожила ее мать.
— А мне не жаль, — угрюмо сказала Шура, но Аля сделала вид, что не услышала этих чудовищных слов.
* * *
Беда случилась накануне первых школьных каникул, когда девочка пришла домой с красной пятиконечной звездочкой на накрахмаленном переднике. Октябрятские звездочки, если читатель не успел позабыть, бывали двух типов — побольше, сделанные из латуни, и поменьше — из пластмассы. На первых пухлый кучерявый мальчик выглядел довольно надменно и глупо, как будто специально надул щеки и собирался плюнуть куском жеваной бумаги, зато на вторых кротко и нежно, точно ангелочек из тех, что по моде восемнадцатого века украшали внутреннее убранство бабыАлиного храма. Вторые в ту пору только-только появились, попадались очень редко и выше ценились, и Татьяна Петровна специально сделала так, чтобы ее негласной любимице досталась пластмассовая звездочка. Некоторые девочки и мальчики из класса предлагали Лизе поменять волшебную звездочку на три бантика, одну живую мышь, две стреляные гильзы, собранные на полигоне за Бисеровым озером в Купавне, а в придачу обещали полбулочки за тринадцать копеек и чешский фиолетовый фломастер. Но Лиза не согласилась.
— Смотрите, что у меня есть! — крикнула она с порога обеим старушкам, открывшим перед нею дверь сереньким едва развидневшимся ноябрьским деньком, и ткнула пальцем в значок, светившийся на груди, как будто в него была вставлена крохотная батарейка.
Баба Аля охнула, а баба Шура побелела, помертвевшими пальцами вцепилась в дверь, но усилием воли заставила себя сдержаться. Обед прошел в невероятном напряжении, которого Лиза не заметила, потому что, забыв о правилах приличия, с набитым ртом рассказывала, как их повели в актовый зал на пятом этаже, вынесли знамя дружины и лучшие пионеры из шестого класса прикалывали первоклассникам звездочки с изображением самого замечательного на свете человека. А потом их поздравляла директор школы и говорила, что теперь они стали настоящими учениками, и все поехали на Красную площадь, где она увидела разноцветный храм Василия Блаженного, кремлевские башни, соборы и узнала ту Дриандию, которую видела весной на картинке.
Дриандия и храмы несколько примирили бабу Алю с Лизиным рассказом о проведенном дне и в очередной раз укрепили в мысли, что звезда, может быть, и уживется с крестом — тема, на которую они часто спорили с бабой Шурой и которую любили обсуждать с Валерией Дмитриевной, ибо и покойный супруг почтенной женщины полагал, что противоречие это рано или поздно разрешится само собой. Однако баба Шура была непримирима, и в первый день новой четверти девочка не обнаружила на фартуке значка.
— А где же звездочка? — спросила она растерянно.
— Она… потерялась, наверное, когда я стирала передник, — стала торопливо говорить баба Аля.
— Как жаль. Но ничего, я попрошу у учительницы другую, — промолвила не умевшая капризничать Лиза, но голос у нее задрожал и на зеленые глаза набежали слезы: другой такой звездочки Татьяна Петровна не даст, и придется носить латунную, как у всех.
— Лиза, — сказала баба Шура торжественно, опершись на палку. — Запомни, что я сейчас тебе скажу.
— Да, баба Шура.
— Ты никогда не будешь носить эту гадость.
Услыхав слова сестры, баба Аля покачнулась, а Лиза устремила на хромоножку испытующий взор.
— Почему ты так говоришь?
— Ты еще мала и тебе рано об этом знать. Вырастешь — все узнаешь.
— Я хочу, чтобы ты сказала сейчас! — в голосе Лизы впервые за восемь лет послышались нетерпение и каприз.
— Тот, кто изображен на ней, был негодяем и убийцей, — сухо сказала Шура.
— Так нельзя! — вдруг вырвалось у бабы Али, видевшей, как страдает и не может выйти из оцепенения их деточка.
Некоторое время Лиза о чем-то думала, наморщив лобик. Старухи глядели на нее не дыша.
— Это правда, баб Аль? — проговорила Лиза тихо, повернувшись к ней.
— Да, Лиза, — скорбно кивнула богомолка под удовлетворенным взглядом правдолюбивой сестры.
* * *
Печальная отправилась Лиза в школу, первый раз ей не хотелось туда идти. Она думала о том, что ей будет стыдно смотреть в глаза Татьяне Петровне и другим детям, и сама не могла понять, за что больше испытывает стыд — за бабушек, за школу или за себя, но стыд жег ее душу, как если бы нечто ужасное свершилось в мире, и это ужасное касалось самого дорогого, что у девочки было.
Напрасно баба Аля пыталась ее разговорить, Лиза ничего не отвечала. Не сказала она и Татьяне Петровне, почему так грустна и где ее звездочка, а только густо покраснела, когда на нее обернулись все дети. Тактичная учительница почувствовала неладное и не стала допытываться у девочки при всех, в чем дело. Но когда после уроков Лиза осталась в классе одна и, избегая глядеть Татьяне Петровне в глаза, рассказала о том, что произошло утром, лицо у учительницы исказилось.
— Скажи своей бабушке, чтобы она зашла ко мне, — проговорила она, отворачиваясь, и торопливо вышла из класса.
А в это время дома у Лизы продолжался один из бесконечных споров, что так часто происходили на углу улицы Чаплыгина и Большого Харитоньевского переулка в отсутствие девочки и оканчивались всякий раз тем, что старушки носили друг другу сердечные капли. Однако в этот раз выяснить отношения две женщины не успели.
— Да как же она жить-то будет?
— Так и будет! — отвечала баба Шура, поблескивая толстыми стеклами очков.
— Ей надо расти, учиться, а дальше пусть сама выбирает.
— Нельзя растить лицемерку.
— А ты хочешь получить такую же злющую, как сама, сектантку.
— Скажите, пожалуйста, добренькая какая! Или забыла, что у тебя в двадцать шесть лет половины зубов не было? И что рожать ты после карцера не могла?
Беззубый рот у бабы Али беспомощно открылся, Божья старушка сжалась и стала еще меньше ростом.
— Вот и твоя Валерия Дмитриевна со своим Берендеем туда же! — продолжала греметь Шура, яростно выдыхая клубы папиросного дыма. — Нашли себе отдушинку и тешились.
— При чем тут Пришвины?
— Давно пора отдать дневники за границу или печатать здесь, — и она мотнула головой в сторону «Торпеды».
— Ты не смеешь ничего требовать от других! — выкрикнула баба Аля срывающимся голоском, и худенькое тело ее затряслось от негодования. — Ты говоришь, что ненавидишь диктаторов, а сама — хуже любого из них!
— Я уезжаю в Кашин и забираю с собой девочку.
— Лиза останется здесь.
— Это решать мне.
