Он относился к ней очень заботливо, давал без счета денег и в постели своей нежностью и беспомощностью напоминал студента. Он ничего не спрашивал ее о прежней жизни, и она была ему за это очень благодарна. Порой ей даже хотелось рассказать ему о том, что в Москве у нее остался ребенок, и какие бы богатые подарки она ни получала, как бы он ни баловал ее, она все равно несчастна и ни на минуту не забывает того, что с нею случилось в апрельский день, когда она вышла из роддома одна. И чем больше проходило времени, тем больше это в ней болело. Но она сдерживала себя и точно чего-то выжидала, а потом, в каком-то бессознательном порыве, собралась и, не сказав ему ни слова, поехала в Москву.
В Москве она разыскала свою бывшую соседку по общежитию. Соседка получила квартиру в новом микрорайоне за кольцевой дорогой и жила вместе с дочкой, потому что тетка умерла. Дочке было уже двенадцать лет, она смотрела на все вокруг исподлобья и называла свою мать по имени-отчеству и на «вы». Переучивать ее соседка не пыталась.
– Пускай, если так привыкла.
А она, как когда-то давно, смотрела на нее и думала, что так бы не смогла.
Каждый день она уезжала в центр и ходила вокруг того дома. Но их увидела только на третий день. Он был в матроске, на трехколесном велосипеде – точь в точь как мальчик на фотографии, только немного бледный и худенький. А рядом неотступно следовала та – его мать. И по тому, как она глядела по сторонам, как не сводила с него глаз и не отпускала от себя, она поняла, что его мать все эти годы боялась и ждала ее.
Мать сильно постарела, была плохо одета, и она поняла: овдовела, живет на маленькую пенсию, еле сводит концы с концами, и очевидная старческая бедность вызвала у нее злорадное чувство. А вместе с ним воскресла ненависть – она слишком хорошо все помнила и не могла, не хотела ничего забыть. Ни того разговора в послеродовой палате, ни как несколько недель сочились молоком и болели груди, как она сцеживала это молоко и выливала. И когда она вдруг услышала, как ее четырехлетний сын назвал эту злобную старуху мамой, все в ней сжалось.
Но теперь она была хитрее. Она дожидалась своего часа и дождалась. Его мать пошла вместе с ним в магазин. Давали дешевое мясо, выстроилась очередь, он закапризничал и стал проситься на улицу, и та разрешила ему выйти на крылечко.
Он выбежал из магазина, и тогда она подошла к нему и позвала:
– Сыночек!
Он не откликнулся, и она, взмолившись неведомо кому – ну должен же был он ее узнать, – повторила:
– Сыночек, подойди к мамочке. Мамочка тебе шоколадку купила.
При виде шоколадки в глазах его что-то зажглось, но он засопел и очень серьезно сказал:
– Мама в магазине в очейди стоит.
– Нет, – сказала она. – Это не твоя мама. Твоя мама я. Я просто потеряла тебя сначала и очень долго искала.
Он молчал.
– Поедем домой. У нас с тобой очень красивый дом. Там много игрушек, бананов. Ты любишь бананы, сыночек?
– Я гйуши люблю.
– Там и груши есть.
Он все еще стоял на месте, а она, чувствуя, что сейчас его мать может выйти из магазина, подбежала к первой попавшейся машине и судорожно прохрипела:
– На Курский!
– Да не собираюсь я туда, – нервно ответил молодой водитель.
– На Курский, – повторила она, расстегивая сумочку и высыпая на сиденье деньги.
6
– Все что угодно, – сказал армянин, – но это невозможно.
Она смотрела на него, мокрая от слез, а он упрямо качал седой головой.
– Ты должна отвезти его назад. Это безумие. Завтра же здесь будет милиция.
– Они не имеют права.
– Имеют, – сказал армянин грустно. – Я понимаю, ты хочешь ребенка. Я уже стар и вряд ли на это сгожусь. Но я люблю тебя и хочу, чтобы ты была счастлива. Найди себе мужа – я дам денег.
– Нет.
– Тогда найди молодого и здорового мужчину. И роди. Ребенка я усыновлю.
– Нет, – повторила она в отчаянии. – Как ты не понимаешь?
Мальчик спал на их огромной кровати, она то и дело подходила к нему и смотрела. Она не могла теперь представить, как прошли эти четыре года. Всю дорогу гладила, целовала его и приучала, чтобы он звал ее мамой.
И он звал ее так, но и ту, другую, он тоже звал мамой.
– У меня тепей две мамы – мама молодая и мама стаенькая.
– Так не бывает, сыночек.
– А у меня бывает, – возражал он упрямо.
Под вечер он расплакался, стал требовать его мать, проситься домой, и они с трудом уложили его, пообещав завтра купить мороженое. Когда он уснул, армянин, так и не поверивший в ее лихорадочный рассказ и решивший, что она просто украла чужого ребенка, сказал:
– И все-таки лучше отвезти его обратно. Ведь он к ней уже привык и никогда не забудет.
– Забудет, – злобно ответила она. – А он мой, понимаешь, мой! Я его девять месяцев носила и никому не отдам.
– Как знаешь, – сказал армянин, – но тогда нам отсюда уезжать.
Он повез их на машине в глухую армянскую деревню. Они ехали быстро, почти нигде не останавливались, но задержать их все же успели. Остановили на горной дороге и грубо приказали:
– Выходите из машины. Руки за голову!
Армянин вышел, а она осталась сидеть, вцепилась в сына и, с ненавистью глядя на опергруппу с автоматами, крикнула:
– Не отдам!
Ребенок прижался к ней и заплакал. Она гладила его и повторяла:
– Не отдам. Этой мой сын.
Оперативники слегка растерялись. Они имели другую информацию и ожидали обыкновенного похищения. И тогда из одной машины вышла старуха – его мать. Ее не хотели брать на операцию, но она настояла, и возглавлявший группу захвата офицер махнул рукой и разрешил.
Его мать подошла к машине и позвала ребенка.
Он увидел ее, обрадовался, протянул руки, но она, прижимая его к себе, горячо шептала:
– Не ходи к ней. Твоя мама – я.
– Иди ко мне, – повторила его мать и обернулась к омоновцу: – Возьмите же его. Что вы стоите!
– Не отдам, – прохрипела она, крепко удерживая ребенка, но сзади на нее навалились и заломили руки.
– Не ходи к ней, сыночек! – закричала она пронзительно.
Смертельно бледный, он вышел из машины и испуганно глядел то на одну, то на другую женщину. Мужчины вокруг тоже замерли, точно ожидая, кого он выберет. А он от невыносимого страха и от того, что вокруг было столько страшных взрослых людей, закричал и побежал по дороге. Некоторое время все оцепенело глядели на него, потом бросились следом, но он вдруг точно споткнулся на этой гладкой дороге и упал.
