Беда случилась позже, когда стали по этим склонам подниматься к перевалу и наткнулись на недавний лесной пожар. Пожар был верховой, но лес после него сделался непроходимым. Поваленные кроны, переломанные стволы, валежник, от всего этого несло сыростью и гнилью. Весь июнь лили дожди, теперь настала жара, и что-то дурное было в воздухе. Они шли вдоль бурелома, ища, когда он кончится, а гнилой лес все тянулся и тянулся. Уже половина дня миновала, давно пора было перевалить через хребет и строить плот, но они удалялись от нужного места. Потом увидали двоих невысоких мужичков с ружьями за спиной.
– Стой, – сказал Анастас тихо, но безо всякого страха в голосе, – зеки.
– Дурак, это охотники, манси, – усмехнулся Виля. – Они нас еще час назад заметили.
Говорили манси по-русски, но так непонятно, что только Виля их и понимал.
– Полоса далеко тянется. За два дня не обойти. Но они сделали просеку и могут ее нам показать.
Манси покивали, открывая беззубые рты, и повели их по просеке, которая больше напоминала прихотливую тропу, пропиленную бензопилой среди стволов, и казалась издалека совершенно незаметной. Путники вступили в ядовитое, похожее на джунгли, зеленое, прелое переплетение стволов и стеблей. И тут на них напали.
Сначала они даже не поняли, что это было. Огромные жужжащие твари не раздумывая, не выбирая места и не кружа пикировали на тело, прокусывая ткань, и улетали. Их было какое-то невообразимое количество. Защититься от них было невозможно, так же как и невозможно понять, что это такое.
Наконец Анастасу удалось поймать одного из них – громадного, размером в палец овода-мутанта.
– Похоже, это они и называли комарами.
Манси шли впереди, не обращая на летающих гадов внимания, и европейцы едва поспевали за ними, чтобы не потерять проводников из виду и не остаться в зарослях навсегда. С каждым шагом насекомых становилось все больше. Четверо шли под градом сотен атакующих оводов, надев на себя все, что можно, обливаясь потом, почти ничего не соображая, уже не пытаясь никак защититься, а лишь закрывая от ударов лицо.
Сколько это продолжалось и сколько километров и часов, перелезая через поваленные стволы, нагибаясь и проползая, они прошли, сами не знали. Дрожал знойный недвижимый воздух, солнце висело на одном месте, пробиваясь сквозь гниль и зелень, вокруг все отвратительно гудело, звенело, заплетались ноги и пересыхало во рту. Хотелось остановиться, сбросить рюкзаки, перевести дух и глотнуть воды, но останавливаться было нельзя. Падающего оводы добивали сразу. Никита смотрел на худую, гибкую Вальдес, которая шла перед ним и тащила такой же рюкзак, как и у него, и чувствовал, как ненавидит это выносливое тело, которое должно было сдаться раньше и взмолить о пощаде, но Вальдес шла.
Они уже не чувствовали боли от укусов, да и не было на них живого места, так что оводы кусали по кусаному, и намокшие, набухшие потом и кровью штормовки не спасали от жал. Очнулись только под вечер, когда лесное месиво кончилось и маленькие манси, слившись с кустарником, исчезли.
Позади остался кошмарный горелый лес. Понять, откуда они вышли, было невозможно. Просека терялась в буреломе. Впереди был перевал, за которым стекала с гор речка, и четыреста километров до ближайшего жилья.
Разбили лагерь, всю ночь сидели у костра, пили водку и вспоминали давешний ужас. Сашка тоже сидела, глаза блестели, а потом незаметно ушла в отдельную палатку. Они посмеялись немножко.
– Смотри не замерзни.
– Девочка еще, – сказал Виля, и прозвучало это как-то уважительно.
Легли поздно, а когда проснулись… Лучше б они не просыпались. С ними все было ничего. Разве что небольшое головокружение. А из одиночной палатки долго никто не выходил, а потом показалось страшное. Существо, которое оттуда вылезло, невозможно было назвать девушкой, даже человеком было трудно назвать. Это было нечто распухшее, с почти исчезнувшими глазами, слоновьими ногами и руками, неповоротливым телом. Они смотрели на Сашку с похмелья и терли глаза.
– Что это? – спросил Никита.
– П…ц это, – сказал Виля. – Аллергия от укусов.
– Сашка, ты знала, что у тебя аллергия?
Она молчала, отвернув раздутое лицо.
– Предупреждать надо было. Куда нам теперь? – взвыл Анастас.
– Придется ее с маршрута снимать.
– Назад?
– Без манси все равно не пройти.
Было жарко, летали комары, вилась мошка, оводы – обычные, нестрашные – носились над поляной, мешая есть, да и не до еды было. Быстро собрались и, пока кое-как в спешке укладывали рюкзаки, ничего не говорили. Глаза Сучковой в вокзальной толпе вспоминали. Глаза Парфена Рогожина. Молящие глаза: «Берегите Сашку», и грозные: «Попробуйте не уберечь. Не возвращайтесь. Из-под земли достану». Тогда вместе с испугом в душе у них к Сучковой что-то вроде жалости шевельнулось: хоть и зверь профессорша, а как кровиночки коснулось, все принципы побоку, потому что здесь человеческое. Но отнеслись по-разному. Никита позлорадствовал, а Анастас вздохнул: «Эх, Сучкина, кишка у тебя тонка. И если государство рухнет, то из-за тебя, а не из-за нас». Но это там, на вокзале, – тут как быть?
– Вперед, как решили, – приказал вождь, в честь Вэ И Ленина названный. – Из поселка ее отправим.
В походе выстраивалась своя иерархия. На факультете главным был Анастас. А тут Виля – командир. Сначала Анастас не мог с этим примириться, ведь он первый придумал на сплавы ходить, но после нескольких походов признал, что Вилен лучше чувствует воду, опытнее, собраннее и выносливее его. Спорить могли до хрипоты. Но решения принимал один человек и один за них отвечал.
– На реке будет лучше. И гнать по воде. Если быстро идти, дней за десять пройдем.
К счастью, Сашка не запаниковала. Единственное, что они могли для нее сделать, – распределить ее вещи по своим хотулям. Было очень тяжело, но как шла она с распухшими ногами, они даже не могли представить. Заставили ее надеть при тридцатиградусной жаре штормовку, чтобы не было новых укусов, и гнали перед собой, как корову. Главное было не дать ей упасть. Сашка шаталась, до кожи нельзя дотронуться, невозможно нанести никакую мазь. Все тело превратилось в кусок кошмарной, кричащей, лопающейся плоти. Она не ела, почти не пила, только шла. Да и то сказать, не шла, а переставляла уродливые слоновьи ноги. А они пыхтели с тяжеленными мешками следом, и когда терпение их оставило, не стесняясь в голос принялись ругаться, какого черта им это все надо и почему они должны тащить ее вещи, отдельную палатку и ее саму, когда она тут упадет. А что думала Вальдес, в голову не брали. Наверное, ничего не думала. Разве коровы думают?
Ночью пили спирт. Ничего не могли с собой поделать. Хоть и был уговор каждый день не пить, все равно квасили, несильно разбавляя, и боялись, что еще один такой переход – и придется нести труп. Так и не заметили, как сбились со всех дорог. На местности все было совсем другим, чем на схеме. Ни реки, ни горы, а уходящая в неизвестность тропа. Где были: в Европе, в Азии, по эту сторону хребта или по ту? Блуждали уже двое лишних суток, а еды взяли с собой в обрез. На рыбу надеялись, на грибы. Но пусто было в тайге, и реки никакой. Иногда останавливались, прислушивались, не слышно ли воды. Но только ветер гулял по тайге, клонил верхушки елей, и летели высоко над головой самолеты. Хотелось отдохнуть, но Вилен лишней минуты не давал.
