Поэт, впрочем, в этой травле не участвовал. Он хоть и не понимал, зачем Романовскому романо-германская филология и иностранные языки, но всегда – был на стороне униженных и оскорбленных, и несчастный изгой это чувствовал. Поэт ловил на себе его благодарный взгляд, они говорили иногда о рыбалке – на втором месте после муз у поэта стояла рыбная ловля, – и однажды Романовский позвал его с собою на Дальний Восток. Он так косноязычно, и оттого особенно красочно, описывал тамошние места, что поэт, понимая: такое бывает раз в жизни, – согласился.
Пять часов они летели на вертолете над тайгой, над Шантарскими островами и Охотским морем на речку Лантарь. Вода в речке была темной от спин лососей, они жадно хватали любую блесну, отчаянно сопротивлялись и делали свечки, когда их вытаскивали. За один вечер поэт поймал столько рыбы, сколько не ловил за всю свою предыдущую жизнь.
Однако это было страшно давно, и теперь даже не верилось, что он летел куда-то на вертолете и стоял на берегу неведомого моря, он только чувствовал странное возбуждение, и ощущение, будто бы что-то произойдет, не давало ему покоя.
Водка под рыбу шла исключительно. Поэт быстро захмелел и впервые за много лет почувствовал себя человеком.
– Ну, Леха, – сказал он, когда первая пустая бутылка валялась под столом, – доложь мне, как ты дошел до жизни такой.
– Сначала занялся чартером на Цейлон.
Этот представительный, уверенный в себе и хорошо одетый мужчина не имел ничего общего с тем заезжим лохом, каким помнил Романовского хозяин дома.
– Ну-ну, – закивал поэт, подливая водочки и закусывая ее икрой, – чай там хороший, как же, знаю.
– Чай-то хороший, – усмехнулся Романовский. – Но шутка вся в том, что, когда туда летишь, надо обязательно делать промежуточную посадку в Пакистане. Ты даже не представляешь, какие из-за этого трудности. Ну что делать? Я полетел в Исламабад, добился встречи с премьер-министром и получил исключительное право летать над Пакистаном без посадки.
– Да ну? С самой Беназир Бхутто говорил? – изумился поэт, имевший слабость к женщинам-политикам.
– Как с тобой.
– Да, брат, это тебе не сосисками торговать. Ну, а теперь куда летаешь?
– Практически никуда. Чартер – это только для накопления капитала. Дело неперспективное. Я теперь строю дорогу от Якутска до Аяна.
Поэт снова выпил, отведал вяленой медвежатины. Он чувствовал себя до некоторой степени обязанным проявить вежливость и интерес к делам «кормильца», хотел спросить что-нибудь умное, например, про финансирование, дабы обнаружить свою осведомленность в дорожном строительстве, но вместо этого брякнул:
– Слушай, а асфальт у вас в лужи ложат?
– Нет, в лужи не кладут, – спокойно ответил Романовский, – да Бог с ней, с дорогой. Ты мне лучше о себе расскажи. Я что-то в последнее время редко о тебе слышу. Ты пишешь?
– Пишу, – вяло проговорил поэт и честно признался: – Но мало. Настроения нету.
– Что так?
– Видишь ли, Алексей Петрович, литература нынче превратилась в нечто похожее на ловлю бабочек.
– Но ведь ты же сам говорил когда-то, что тебе было бы легче не дышать, чем бросить писать стихи.
– Ай, да мало ли кто и что говорил? – досадливо поморщился поэт. – Давай лучше выпьем.
– Давай, – согласился Романовский, – только мне кажется, что у тебя что-то не в порядке.
– Все у меня в порядке, – поэт мрачно опрокинул рюмку, – кроме того, что в этом вонючем городе я никому не нужен. Мне всегда казалось, что это совершенно не важно, но теперь, представь себе, я страдаю. Конечно, можно утешиться тем, что пройдет лет десять и все образуется, но, во-первых, я в это мало верю, а во-вторых, все равно раньше подохну. Да ну все к черту!!! Что ты не пьешь?
Поэт был задет за живое и жалел, что позволил втянуть себя в этот идиотский, заведомо бесполезный разговор. Но Романовский слушал его с живейшим участием.
– Подожди, – сказал он, останавливая снова потянувшегося к бутылке поэта. – Пока ты еще не очень пьян, выслушай меня. Я знаю, что вам сейчас трудно. Но у меня есть деньги, и я хотел бы предложить вам свою помощь.
– Кому это вам?
– Ну вам, которые…
Романовский замялся, на мгновение снова стал похож на прежнего заикающегося, косноязычного олуха, и поэт пришел ему на помощь.
– Мастерам художественного слова?
– Ну да.
Поэт все-таки себе налил и выпил, закусил малосольным гольцом и, разглядывая вторую пустую бутылку аралевой, безо всякой цели спросил:
– И много у тебя денег?
Гость назвал сумму, от которой хозяин начал стремительно, будто с горы на санках катился, трезветь.
– Ты шутишь!
– Ни в коем случае, – сказал Романовский. – Я специально к тебе приехал. Для меня это не очень большая сумма.
– Стало быть, ты решил сделаться меценатом, чем-то вроде Саввы Морозова? – пробормотал поэт.
– Не совсем, – ответил бизнесмен деловито и начал излагать свою программу. – Я бы хотел создать частный фонд содействия культуре. Давай найдем талантливых ребят, которые бросили писать и занимаются черт знает чем, дадим им денег, и пусть делают свое дело. Поэт пишет стихи, писатель – романы, художник – картины, режиссер ставит спектакли.
– Н-да, – усмехнулся поэт после некоторого молчания. – Вижу, пять лет в университете не прошли для тебя даром.
– Не без твоей помощи. Поэтому я и пришел сюда, чтобы предложить тебе этот фонд возглавить.
– Что значит возглавить?
– Ты должен подобрать пансионеров фонда. Человек пятьдесят, максимум сто, чтобы наша деятельность была эффективна. И чем скорее ты это сделаешь, тем будет лучше.
– Слушай, Леша. – Поэт мучительно пытался избавиться от ощущения, что это похоже на бред или дикий розыгрыш. – Зачем тебе это надо? Строишь свою дорогу и строй. Славы захотелось? – Вопрос его повис в воздухе. – Ты ведь деловой человек, насколько я понимаю. Что с этого поимеешь? Клянусь, не будет никакой выгоды.
– Я знаю, – усмехнулся Романовский.
– А может быть, в качестве благодарности ты хочешь, чтобы в твою честь писались оды или романы о стройке века – Аяно-Якутской магистрали?
– Нет.
– Или хочешь кого-нибудь пропихнуть? Тогда знай, что в бытность мою членом приемной комиссии в Союзе я нажил сотни три врагов, но ни одна бездарность мимо меня не прошмыгнула.
– Это только твое дело, – перебил его Романовский. – Даю слово, что никоим образом не стану вмешиваться в твою деятельность.
Чудеса, думал поэт, разглядывая коммерсанта, строящего тысячекилометровую дорогу через горы. Может, я действительно не знаю своего народа, а это и есть новый тип россиянина – благородный, порядочный, заботящийся не о брюхе, а о духе, но в отличие от нас, ротозеев, деловой и расчетливый. Ведь в конце концов куда еще можно вкладывать деньги как не в культуру? Не дал тебе Бог таланта, так помоги тем, кому дал.
