Варя согласилась, рыжий поблагодарил, будто не он ей, а она ему оказывала любезность, и несколько дней спустя переводчице представили горбоносого плотного мужчину лет пятидесяти, очень похожего на контролера, который затеривается среди пассажиров, а потом ошарашивает их тем, что достает удостоверение и безжалостно грабит не заплативших за проезд. В странную и неприятную историю попала молодая студентка, когда с сумрачным иностранцем, не интересовавшимся достопримечательностями Москвы, ее отправили в усадьбу за глухим забором. Ворота безымянного имения затворились, и Варя оказалась не то гостьей, не то пленницей барского дома с колоннами. Бесшумно появлялась и исчезала молчаливая прислуга. Несколько раз они ходили на прием к смешному дядечке-врачу в просторный кабинет на первом этаже, и Варю бросало в холодный пот, когда она видела множество блестящих инструментов, скальпелей, щипчиков и иголок, лежащих на столе. Веселый краснолицый доктор цепко осматривал иностранца, изучал его лицо, щупал нос, щеки, жестами объяснялся с глухонемой медсестрой, которая брала анализ крови, а сам рассказывал, как в шестьдесят втором году пришивал первому секретарю райкома партии в Гаграх ухо, оторванное во время охоты на кабана. Уругваец был так же молчалив, как и в первые дни, и единственное, что ей приходилось долго обсуждать с ним и шеф-поваром загадочной усадьбы, была кухня. Традиционные киевские котлеты, антрекоты и шашлыки гость забраковал, а вместо них потребовал морепродукты, заморские фрукты и чай матэ. Варя уже не чаяла, как с ним расстаться и никогда более не соглашаться на предложения сомнительных рыжеволосых мужчин, довольствуясь скромными интуристовскими деньгами, но неожиданное открытие переменило ее отношение к молчаливому собеседнику.
В доме было довольно много французских и американских журналов разных лет. После обеда, когда у гостя была сиеста, она рассеянно листала их и однажды увидела на обложке своего контролера с автоматом наперевес. В первый момент ей показалось, что брюзгливый уругваец ей пригрезился, откуда было ему взяться в иллюстрированном американском магазине в маскарадном пятнистом костюме? Она протерла аккуратно накрашенные серые глазки и пригляделась внимательнее: это был точно он. Только человека, который ожидал пластическую операцию и устраивал сцены горничным, если ему приносили недостаточно выглаженные рубашки, звали вовсе не Карлос Перейра, а Анхель Ленин Сепульведа, и был он не преуспевающим уругвайским адвокатом, а самым известным после гибели Мигеля Эрнандеса чилийским революционером, возглавлявшим в начале семидесятых «Революционную армию народа».
Варя ахнула и впилась глазами в текст. В статье, написанной американской журналисткой Маргарет Перрот, рассказывалось о том, как вскоре после переворота одиннадцатого сентября Анхель Ленин бежал в числе прочих смертников из центральной тюрьмы Сантьяго. При побеге он был тяжело ранен, но сокамерники вынесли его на руках на улицу, где их поджидал джип. Побег наделал много шуму, в городе начались аресты, неожиданно выведшие на след иезуитской миссии, куда обратились неизвестные люди с просьбой помочь человеку с огнестрельным ранением в грудь. Сделать это вызвалась молодая англичанка, монахиня сестра Мерсед. Ее посадили в автомобиль, завязали глаза и привезли на конспиративную квартиру в поселок Сан-Мигель. Сестра перевязала рану, оставила лекарства и точно так же с завязанными глазами была отвезена назад в миссию.
На следующий день Мерсед арестовали агенты национального бюро расследования и, невзирая на иноческий чин и великобританское подданство, допрашивали с пристрастием, желая установить, где находится сбежавший Сепульведа. Сестра Мерсед ничего не знала, и истязательства и унижения, через которые она прошла, оказались напрасными. Монахиню выпустили после того, как следы пыток на ее теле зажили, однако замять историю не удалось. Пиночет был вынужден приносить извинения и обещать, что дело будет расследовано, ссылаясь на тяжкие преступления, совершенные беглецами, а Анхель Ленин бежал в Аргентину, где в горах на границе с Чили устроил партизанскую базу и совершил несколько налетов на Сантьяго, пока его не выдал Пиночету аргентинский генерал Гонсалес Видела.
Варя позабыла обо всем на свете. Кончилось время сиесты, вылезла тяжелая туча со стороны озера и обрушилась на землю счастливым сверкающим дождем. В комнате стало темно, лишь отблеск молний освещал фотографию небритого Карлоса в пятнистой форме с автоматом Калашникова в руках на фоне самолета чилийских военно-воздушных сил. На этом самолете Анхель бежал из концлагеря Писагуа на севере Чили, куда его перевели из-за легочного заболевания. Пилотировали машину двое членов движения, отчисленных из летной школы, не имевших практически никакого понятия о том, что такое воздушная навигация. Они собирались долететь до Гаваны, но через полчаса угнанный борт пропал. Был ли он сбит, упал в море по вине летчиков или из-за того, что в него успели подложить бомбу, никто не узнал. Береговая охрана нашла обломки машины в двухстах километрах севернее города Икике в территориальных водах республики Перу. Анхеля Ленина оплакивала вся Америка, а два месяца спустя он объявился в Бразилии, и слава его была ужасна и велика.
Глава третья
Аггел Ленина
— Пора идти ужинать, девочка.
Варя рассеянно тыкала вилкой в севанскую форель и искоса наблюдала за революционером, запивавшим рыбу сухим белым вином. Вино гостю не нравилось, а переводчица пила много и быстро пьянела, совсем не думая о том, что оказалась еще глупее, чем в пору, когда стены ее девичьей светелки были украшены фотографиями разнообразных героев мужского мира. Но человек с судьбой Анхеля Ленина мог вскружить и более трезвую головку, а что говорить о захмелевшей от «Цинандали» студентке?
Чилиец-уругваец, вероятно, что-то почувствовал. Он смотрел на Варю насмешливо и требовательно, и под этим взглядом, который вчера еще она легко отсылала обратно, пресекая самую возможность флирта, переводчице становилось неуютно, сладко, стыдно. Боже, как нравились ей эти плавящиеся точно смола глаза! Варя не понимала, что с ней происходит. Куда делись ее надменность и неприступность? Почему позволяла этому человеку, будь он трижды героем, делать то, что он делает?
— Не надо, сеньор, сюда могут войти. Не надо, прошу вас!
Звенели вечерние комары, падающее солнце светило девушке в глаза, но она не решалась задернуть занавеску. В комнате было жарко, но ее всю, от кончиков волос до ступней, охватил озноб. Варя дрожала, а чилиец совсем ее не жалел, не слушал лепета и сбивчивых просьб, и она подчинялась ему и давала целовать себя в губы, расстегивала сарафан и роняла на пол белье. Все это напоминало что-то давно забытое и запретное. Озноб сменился жаром. Варя сдерживала себя, и оттого мучительное томление внутри обжигало как вода — то ли очень горячая, то ли, наоборот, ледяная. А потом сил удерживаться не стало, что-то переменилось, и она испытала такую невероятную смесь стыда и восхищения, как если бы все томление, скука и печаль, которые властвовали над ней эти годы, рассыпались.
— Никогда не думал, что русские переводчицы могут быть такими, — сказал чилиец, закуривая.
— Какими? — избегая смотреть на него, она стала собирать одежду. Дайте мне простыню. Я замерзла.
