— И вдруг, представляете, дня через два приходит бывший Варенькин одноклассник. И что он нам расказал? Только умоляю вас, никому. У Вареньки был учитель по испанскому языку…
Варя хотела закричать, но ужас сковал ее, и рот оказался точно прикрытым чьей-то рукой.
— Он еще отпираться вздумал. Но Петя его быстро разоблачил.
— Мне кажется, я уже где-то об этом читала, — раздался хриплый женский голос. — Но странно, обыкновенно девушки не признаются молодым людям в таких пикантных обстоятельствах.
— Петя говорит, Варенька его выбрала, чтобы этого мерзавца убить. Бедная девочка! Я бы сама его как цыпленка задушила. Вы клюкву-то берите. А мальчик до последнего дня ходил, цветы носил, мы и не знали, что с ним делать. А вчера его в армию забрали.
«Бредят, — подумала Варя. — Они все бредят».
— А Лена кинулась к экстрасенсам, в милицию — все без толку. Наконец какой-то юродивый немытый в электричке сказал: не бойся, твоя дочь у отца.
— Он же умер, вы говорили.
— Вот именно! Теперь вы понимаете, что я здесь пережила? А потом эта профурсетка звонит и говорит, что Варенька отыскалась. Милиция молчок, свидетелей нету. Варенька в чужой одежде. Ужасно. Говорят, будто она на рынке что-то украла. Варенька! Господи, слава Богу, хоть не убили. Мы ее, как полегче стало, перевезли в Москву. И вот Лена — из больницы в церковь, из церкви в больницу. А потом попа привела. Варенька без сознания, тот ее водой обливает, ряса грязная, волосы сальные. Когда мы с покойным Ваней хотели ее маленькую покрестить, она нам отказала. Ваня так рассердился тогда, что и вовсе отказался ее признавать и отчество свое не дал.
— Но при чем тут его согласие? Уж отчество-то, слава Богу, мы сами…
— Да, слава Богу. Сами. Только мы очень гордые были. Мы оскорбились, что нас заподозрили, хотя сами давали повод.
— Какой повод?
— А такой.
— Кажется, звонят.
— Легка на помине, намолилась, накаялась. Леночка, голубушка, попей чайку. Устала?
— Как Варя?
— Сарра Израилевна уверяет, что скоро поправится.
— Правда?
— Да, Лена, положение стабилизировалось.
Мать зашла в комнату. Варя отчетливо видела ее силуэт, но в полумраке комнаты не могла разглядеть выражения лица. Мать опустилась на колени и показалась ей похожей на нахохлившуюся птицу с острым клювом. Варя протянула руку и стала гладить маму-профессора по ученой голове, трогала ее осунувшееся, бледное лицо, рисуя, как в детстве, буквы на щеках, которые мама должна была угадывать; из этих букв складывались слова и предложения, с их помощью она рассказывала, жаловалась и просила прощения и совета, точно боясь произносить слова вслух и все сказать можно было лишь касанием пальцев, и не заметила, как провалилась в сон. Но этот сон отличался от тех, что видела она прежде. В нем не было кошмара, который преследовал ее в пустом ночном лесу с обгоревшими деревьями. Она снова шла по лесной дороге между двумя озерами, а потом перенеслась на южный мыс вытянутого острова, где сидела и плакала девичьими и женскими слезами. Она смотрела на воду и прозревала сквозь ее толщу и толщу земли страну, что ей часто снилась в детских снах, город со статуей Богородицы на холме, снежные горы у близкого горизонта, сады, трущобы, парки и мутную реку. Она снова видела высокого худощавого человека с мягкой бородкой, которую ей так нравилось трогать, он что-то говорил на незнакомом языке, и она не слышала, как Елена Викторовна читала перед иконами вечернее правило и канон, а потом еще долго кланялась и перешептывалась со строгими ликами.
Когда женщина вышла на кухню, докторша еще не ушла.
— Вы уж извините, Леночка, засиделась я, а у вас дела.
— Какие там дела! — махнула рукой профессорша. — Одно только дело и осталось.
— Да, детки, детки, — вздохнула ей в тон Сарра Израилевна. — Я со своими тоже мучилась. Не знаешь, с кем легче, с дочками или с сыновьями. За всех душа болит, а моим еще, сами знаете, как приходилось трудно. А вот поди же, растила-растила и осталась на старости лет одна.
— Разве они вас к себе не зовут? — спросила красная барыня с толикой материнской ревности.
— Все время звонят. Говорят, у вас все катится в тартарары, приезжай скорее.
— Ну уж в тартарары, — возразила Елена Викторовна.
— А ты, Лена, помолчи! Я нынче за сахаром два часа стояла, а дают по три кило в руки.
— Ой, мама, я все это уже пережила в Сантьяго: такой же голод, очереди и отключение света. Только там еще стреляли и взрывали дома. А кончилось все вообще неизвестно чем. И ничего, целы остались.
— Нам только не хватало, чтоб дома взрывали. Нет, уж лучше, как евреи, детей отправить, чтоб душа не болела.
— А говорят, в Чили теперь все хорошо стало, — примиряюще произнесла Сарра Израилевна. — Я по «Голосу Америки» слышала. У них экономический бум… Правда, на Пиночета было покушение.
— Да? И что? — вскрикнула Елена Викторовна с нехристианским блеском в больших черных глазах.
— Уцелел. Чудом.
— Ах, какая жалость, — пробормотала профессорша.
— Меня не интересует ваше Чили! Я в совдепии живу! — взорвалась Любовь Петровна. — И одно знаю: евреи просто так ничего не делают. Раз бегут значит, надо бежать.
— Не говорите ерунды, мама, можно подумать, вы активистка общества «Память».
В комнате стало не по-хорошему тихо.
— Я знаю, в душе вы все антисемиты, — произнесла Сарра Израилевна, вставая, — поэтому мы и уезжаем отсюда.
— Брось, Сарра. Это просто бабское злоязычие. В мире есть две национальности.
— Какие? — Елена Викторовна с любопытством поглядела на мать.
— Мужская и женская.
Они снова замолчали, соотнося эту нехитрую мысль с житейским опытом каждой, и все трое загрустили…
— Так когда же у вас все случилось-то с девочкой? — прервала молчание Сарра Израилевна.
— Одиннадцатого, — отозвалась Елена Викторовна не сразу.
— На Ивана Постного, значит? — неожиданно простонародно переспросила докторша.
— А что это за Иван Постный? Вы извините, я в храме недавно, не все знаю еще.
— Как же, одиннадцатого у вас поминают усекновение главы пророка Иоханана. Он царя Ирода обличал, а тот его в темницу посадил.
— Ирод, который четырнадцать тысяч вифлеемских младенцев велел убить?
— Нет-нет, это другой Ирод. Тот умер через несколько месяцев после того, как родился ваш Иисус Христос. А этот был его сыном. Он женился на жене своего сводного брата, которая приходилась им обоим племянницей… говорила Сарра Израилевна несколько путано, но с такой доверительностью и даже интимностью, как если бы рассказывала о знакомых Шнеерсонах из соседнего подъезда.
