К полудню вышли все филадельфийские газеты, и Мама Девочка прочитала все рецензии. Ни одному из критиков спектакль не понравился.
— Декорации им немножко нравятся, — объяснила Мама Девочка, — и музыка тоже. Еще им нравится немножко мистер Мунго — вот, в общем, и все.
— Меня это не волнует, — сказала я.
— Еще как волнует!
— Нет, честное слово — нет.
— Как это может тебя не волновать?
— Ну да, пожалуй, волнует, только немножко.
В час дня мы были на сцене.
Эмерсон Талли сказал:
— Я знаю, мы все читали рецензии и не очень настроены работать. Но что, если мы все-таки поработаем? Акт первый.
Заботы и тревоги
Мы начали репетировать и на этот раз — впервые — репетировали по-настоящему. Мы снова и снова повторяли одни и те же кусочки, потому что теперь Эмерсон, Майк и мисс Крэншоу знали, где мы допустили ошибки.
Когда перед началом спектакля я заняла свое место на сцене, я сразу почувствовала, что людей в зале немного, но я этого ожидала. Когда занавес поднялся, я увидела, что в партере больше половины кресел свободные, но зато балкон набит до отказа. Эти места, на балконе, стоят дешевле. Людям в партере пьеса не нравилась, а людям на балконе нравилась. Все, кто был занят в пьесе, играли хорошо, гораздо лучше, чем накануне вечером, и в конце спектакля нам досталось столько же, а то и больше аплодисментов, сколько от переполненного зала накануне. Мистер Мунго, миссис Коул, Мама Девочка и я по очереди выходили к публике. Когда мы вернулись в уборную, Мама Девочка ничего крепкого себе наливать не стала. Она просто сняла мой грим, а потом свой, и мы, переодевшись, ушли. Разбора спектакля не было, но была записка на доске объявлений: завтра в одиннадцать утра репетиция.
На третий вечер людей в партере было еще меньше, чем накануне, но балкон опять был переполнен, и играли мы еще лучше. Я будто знала, как надо делать, чтобы получилось хорошо, и все остальные тоже знали, особенно Мама Девочка. Таких аплодисментов, как в этот вечер, еще не было, и мы четверо выходили к публике не по одному, а по два раза. На доске объявлений была записка, где говорилось, что репетиция будет завтра в десять утра.
В субботу днем партер был переполнен женщинами, и вечером снова был переполнен, но уже мужчинами и женщинами. После вечернего спектакля мы собрались на сцене, и Майк Макклэтчи сказал:
— Первая неделя прошла благополучно. С каждым новым спектаклем пьеса становится все лучше, но до кондиции мы ее еще не довели. Учитывая рецензии, сборы были просто отличные. По-моему, нам стоило бы завтра порепетировать, но решайте сами. Мистер Мунго, узнайте, пожалуйста, мнение труппы.
Мистер Мунго, который провел на сцене больше пятидесяти лет, поглядел по очереди на каждого из нас, и каждый из нас кивнул.
— Мы хотим работать, мистер Макклэтчи, — сказал он.
— Большое вам спасибо, леди и джентльмены, — сказал Майк. — Тогда репетиция в два, так что мы все сможем выспаться или сходить в церковь. Спокойной вам ночи.
Мы с Мамой Девочкой пошли домой. В отеле мы купили воскресные газеты, потому что, сказала Мама Девочка, рецензенты могли сделать второй заход — но они не сделали.
В понедельник вечером было свободно больше половины кресел в партере и то же самое впервые было на балконе.
После спектакля Майк Макклэтчи пришел в нашу уборную и через несколько минут сказал:
— Боюсь, что нам придется закрываться.
— Жаль, Майк, — сказала Мама Девочка. — Ужасно жаль.
— Я рассчитывал на рецензии в воскресных газетах и на лучшие сборы на этой неделе, но мы на мели: денег нет в кассе и нет вообще.
— А бекеры?
— Они посмотрели первый спектакль, прочитали рецензии и укатили в Нью-Йорк. Я перезваниваюсь с ними со всеми каждый день. Их даже не уговоришь вернуться, чтобы снова посмотреть пьесу.
— Майк, — сказала Мама Девочка, — пожалуйста, не пойми меня неправильно. Я думаю, что если бы ты взял на мою роль актрису с именем, все обернулось бы по-другому.
— Я мог взять актрису с именем с самого начала, — сказал Майк. — А все же я взял тебя.
— Спектакль от моею участия в нем совсем не выиграл. Я стараюсь и буду стараться, но не будем обманывать себя, Майк: я не бог весть какая актриса.
— То же самое я слышал и от знаменитых актрис, когда они играли в пьесе, которая не нравилась критикам.
— Почему критикам не понравилась пьеса? — сказала Мама Девочка. — Мы ведь знаем, что пьеса хорошая, прекрасная, может быть, даже великая. Пьеса не понравилась критикам потому, что одна из главных ролей, моя роль не сыграна. О да, конечно, я была на сцене и подавала реплики, которых роль требовала, — но я не сыграла ее, Майк. Я хотела уйти после первого же спектакля, еще до того, как вышли рецензии. И я бы ушла, если бы нашелся кто-нибудь на мое место. Прости меня, Майк. Я чувствую, что свела на нет возможности, которые действительно были у этой прекрасной пьесы.
— Ты глубоко ошибаешься, — сказал Майк. — Ты настоящая актриса, и со своей ролью ты справляешься великолепно. Я не хотел бы брать на эту роль никого другого.
— Спасибо тебе, — сказала Мама Девочка.
— И я ни о чем не жалею, — сказал Майк.
— Но если мы все-таки не закроемся, — спросила Мама Девочка, — если мы будем работать изо всех сил, если мы поедем на две недели в Бостон — есть тогда для пьесы надежда?
— Обычно в таких обстоятельствах, — сказал Майк, — я говорю — нет, но с этой пьесой и с этой труппой я должен сказать — да. На сцене эта пьеса уже теперь хороша, но каждая пьеса должна найти своего зрителя. Мы знаем, что пьеса не имела успеха у зрителей, но это относится далеко не к каждому зрителю: на каждом спектакле оказывалось много зрителей, у которых пьеса имела успех. Мы отлично знаем, что это хорошая пьеса, поставленная и сыгранная на должном уровне. Просто она не подходит большинству зрителей здесь, в этом городе, — вот и все. Это не значит, что она не пойдет в Бостоне или в Нью-Йорке. Я как раз думаю, что пойдет. Все мы многому научились и продолжаем учиться. Фактически нам по-настоящему нужны сейчас только деньги.
— Ты действительно так думаешь, Майк?
— Не думаю, а знаю.
— Сколько нам надо?
— Боюсь, что около двадцати пяти тысяч.
— Много.
— Только тогда, когда они нужны и их нет, — сказал Майк. — Конечно, я еще как-то барахтаюсь, пытаюсь не потонуть. Я еще никому, кроме тебя, не говорил, что мы закрываемся, но думаю, что все и так знают. Тебе я говорю потому, что я верил: с этой пьесы начнется твое восхождение, — и теперь у меня чувство, что я подвел тебя.
— Не может быть, чтобы ты говорил это всерьез.
— От всей души, — сказал Майк. — По правде говоря, я и пришел специально для того, чтобы сказать тебе это.
