— Мама Девочка! — позвала я. Но она не остановилась, и я страшно разозлилась на нее.
— Ох, Лягушонок, — сказала Глэдис, — извини меня, пожалуйста. Мне очень стыдно, но ведь правда, мужчина шел за мной! Пожалуйста, дай мне закрыть дверь.
Глэдис закрыла дверь и минутку постояла, прислушиваясь. Когда она повернулась ко мне, ее губы дрожали, и мне стало ее очень жалко.
— Что случилось с твоей матерью, Лягушонок? Ссоры у нас с ней бывали и раньше, но сумасшедшей я ее не видела никогда. Что с ней?
— Она переживает из-за пьесы.
— А что с пьесой?
Но теперь Глэдис плакала, как будто она маленькая девочка, а не взрослая, ужасно богатая замужняя женщина, жена доктора по имени Хобарт Таппенс.
— Глэдис, — сказала я, — пожалуйста, перестань плакать.
— Не могу. Все меня ненавидят.
— Я тебя не ненавижу.
— Все — кроме тебя, Лягушонок. Большущее тебе спасибо за то, что ты мой единственный верный друг. Я-то думала, мой единственный верный друг — твоя мать, но это было и прошло. Благодарение Богу за то, что твоя мать тебя родила. Если у меня будет сын и он окажется достойным тебя, мне хотелось бы, чтобы ты стала его женой.
— О’кей, — сказала я. — Когда ты думаешь его раздобыть?
— Вот об этом-то я и пришла посоветоваться с твоей матерью, но ведь ты видела, как она ко мне отнеслась.
— Это она не нарочно. Она расстроенная. Она ужасно переживает.
— Из-за чего? Из-за чего ей переживать? Она вышла замуж еще совсем девчонкой. У нее был чудесный муж, который носил ее на руках. Известный композитор, а не врач, не человек с пилюлями в карманах. У нее красавец сын. У нее очаровательная дочь. Развелась она еще красивой молодой женщиной. Так из-за чего, спрашивается, ей переживать?
— Из-за своего счастливого случая.
— Счастливого случая? Она свой счастливый случай упустила давным-давно. Во-первых, чего я никогда не пойму, так это как она ухитрилась женить на себе твоего отца.
— Глэдис Дюбарри, сейчас же возьми свои слова обратно!
— Хорошо, Лягушонок. Извини меня. Беру. Ты меня прощаешь?
— Прощаю, но почему все взрослые такие подлые?
— Не знаю, но ведь происходит что-то жуткое: я вот-вот стану матерью, а мой муж и разговаривать со мной не хочет. Вот я и пришла просить твою мать пойти и сказать ему.
— Что сказать?
— Что я беременна.
— Что-что?
— Что я стану матерью.
— С какого дня?
— С первой ночи моего замужества — но узнала я об этом только с неделю назад. Конечно, я не была еще уверена. Иногда бывает ложная тревога, и я ждала, но оказалось, что на этот раз тревога не ложная. Я пошла к врачу, и он сказал мне.
— Хо знает?
— Откуда? Мы же не разговариваем. За целый месяц мы были мужем и женой только раз, и с тех пор мы не перестаем ссориться. Я вовсе не собиралась стать матерью. Ты единственный человек, которому я про это рассказала. Я пришла рассказать об этом твоей матери, но ведь она со мной даже не поздоровалась. Я в панике, Лягушонок, я не знаю, что делать.
— Когда ты станешь матерью?
— Если все пойдет гладко, то где-то в апреле-мае следующего года.
— А поскорей нельзя?
— Нельзя. Я не уверена даже, что я вообще этого хочу.
— Не уверена, что хочешь иметь сына или дочку?
— Не уверена. Мой муж меня не любит.
— Неправда, он очень любит тебя.
— Правда, Лягушонок?
— Да, любит, и ты это знаешь.
— Но тогда почему он не хочет со мной разговаривать?
— Потому что он хочет, чтобы теперь, когда ты стала его женой, ты переменилась.
— Как?
— Хочет, чтобы ты была женой ему.
— Но я и есть его жена.
— По-настоящему.
— Ну уж если я ему жена не по-настоящему, то я вообще не знаю, как это — по-настоящему. Не знаю даже, хочу ли я тогда вообще быть его женой.
— Ты должна быть ею.
— Зачем?
— Для твоего сына — или дочери.
— Ты права, — сказала Глэдис. — Мне надо этому научиться. Интересно, думает ли она вообще возвращаться и когда?
— Я думаю, она у мисс Крэншоу.
— Ты не можешь позвонить и сказать ей, что я прошу извинить меня и очень хочу, чтобы она вернулась?
— А ты сама ей позвони.
— Не могу, Лягушонок: ведь меня так унизили.
— Не придумывай. Позвони ей сама.
Глэдис попросила телефонистку соединить ее с мисс Крэншоу, но Мамы Девочки там не оказалось. Мисс Крэншоу пригласила нас на чай.
— Хорошо, — сказала я, — но я начинаю беспокоиться. Пожалуй, надо оставить записку, чтобы она знала, где мы.
Глэдис написала записку и положила ее к Маме Девочке на подушку, и я повела ее к мисс Крэншоу.
— Я столько о вас слышала, — сказала Глэдис.
— Но где же твоя мама, Сверкунчик? — спросила мисс Крэншоу.
— Внизу, — ответила я, — пьет кофе, потому что очень переживает из-за пьесы.
— Мы все переживаем, — сказала, обращаясь к Глэдис, мисс Крэншоу.
— А разве это не хорошая пьеса?
— Чудесная, только мы не можем набрать денег, чтобы показать ее в Нью-Йорке. На пробные гастроли в Филадельфии хватит — но и только.
Мисс Крэншоу налила нам всем чаю, и мы начали пить его с пирожными и печеньем, но мне ни от чего не было удовольствия, даже от ромового торта.
— Что с тобой, Сверкунчик? — спросила мисс Крэншоу.
— Что-то хочется пойти к себе и вздремнуть.
— Это правда?
— Да.
— Ключ у тебя с собой?
— С собой.
— Ну что ж, тогда иди. А мы, если ты не против, побудем здесь — да, миссис Таппенс?
— Да, мне хотелось бы побыть у вас, если можно.
— Господи, о чем разговор! — сказала мисс Крэншоу. — Я очень рада вас видеть.
— Серьезно? — спросила Глэдис. Она была в диком восторге.
Я пошла к себе в номер и растянулась на постели. Я очень жалела, что мы с Мамой Девочкой не дома на Макарони-лейн. Жалела, что я не в Париже с отцом и братом. Жалела, что мы не в Париже все вчетвером. Жалела, что мы вчетвером не в доме на Макарони-лейн. Жалела, что нас не пятеро, а четверо. Жалела, что нас не шесть, не семь и не восемь. Мне были позарез нужны миленькие братишка и сестренка, а потом еще братишка и еще сестренка. Я жалела, что взрослым приходится столько переживать.
