— Если вы офицер, тем хуже для вас, вы совершили величайшую подлость, пойдя против своих же братьев офицеров, вы своими знаниями способствовали созданию Красной Армии. Этого мы вам никогда не простим, и такую сволочь будем уничтожать беспощадно.
Брови у пленного дернулись. Рот раскрылся. Беспомощно махнули руки.
Мотовилов опустил дымящийся револьвер. Остальные пленные, раздетые донага, с дрожью жались друг к другу. Только два китайца бесстрастно смотрели куда-то выше головы офицера.
— Ты кто? — теплый ствол нагана ткнулся в желтую грудь.
— Наша, советский, ходя.
— Сколько получаешь?
— Путунде. Не понимай, — китаец тряс черной щетиной жестких волос.
— Сколько офицеров расстрелял, сволочь?
— Путунде. Советский ходя, путунде!
Мотовилов широко размахнулся, ударил китайца по лицу. Быстро обернулся к другому, ткнул в зубы. Глаза китайцев снова стали бесстрастными, лица окаменели. У одного из носа капала кровь.
— Ну что, достукались, сибирячки?
Мотовилов злорадно разглядывал неудачных перебежчиков:
— Сейчас я вас расстреляю.
Пленные покачнулись.
— Я не сибиряк, господин офицер. Я давно в Красной Армии. Меня не надо расстреливать. Я хочу в плен.
Голый человек с рыжими усами сделал шаг вперед.
— Я тебя не спрашиваю, хочешь ты или нет. Расстреляю, и все.
— Не имеете права, я пленный!
— Взводный второго взвода!
— Я!
Пожилой унтер-офицер подошел к подпоручику.
— Покажи вот этой сволочи, какие она имеет права.
— Всех, господин поручик, сразу? — угадывая намерения командира, спросил взводный.
— Ясно, как апельсин, — всех!
Глава 1 °CЫН НА ОТЦА
Высокий комиссар в кожаной куртке, уцелевший от пуль н-цев, сидел за столом в большой избе и допрашивал пленного офицера:
— Ваша фамилия и чин?
— Подпоручик Бритоусов.
— Вы какой дивизии?
— 4-й Уфимской стрелковой, генерала Корнилова.
— Полка?
— 15-го стрелкового Михайловского.
— Товарищ Климов, дайте мне именные списки 4-й дивизии.
Секретарь подал толстую тетрадь. Комиссар стал быстро перелистывать.
— 13-й Уфимский… 14-й Уфимский… 15-й Михайловский, так, есть. Командир полка полковник Егоров… Второй батальон — поручик Ситников… Третий батальон — капитан Каргашин… Вы какого батальона-то?
Офицер стоял бледный. Ноги у него тряслись мелкой дрожью, спина и плечи под английским френчем с вырванными погонами согнулись. Он был поражен осведомленностью красных.
— Я второй роты, первого…
— Ага, вот есть. Бритоусов, говорите?
— Да.
— Совершенно верно. Бритоусов Евгений Николаевич, командир второй роты, подпоручик. Правильно.
Офицер качнулся всем телом, оперся рукой о стол, блестящим остановившимся взглядом уставился на комиссара.
— Послушайте, — губы у него пересохли, — послушайте, к чему вся эта комедия, весь этот допрос? Я давно уже приготовился — расстреляйте. Только об одном прошу, если в вас есть капля сострадания к человеку, которого судьба случайно сделала вашим врагом, не мучьте ради Бога. Убейте скорее.
Комиссар засмеялся. Бритоусов из белого стал черным.
— Ну что же, смейтесь, я в ваших руках. Мучьте, истязайте, большего от вас ждать, конечно, не приходится. Наслаждайтесь муками вашей жертвы.
Комиссар перестал улыбаться.
— Подождите, что вы разнервничались, чего вы выдумываете? Я вовсе не намерен вас расстреливать.
— Наконец, это подло. Одной рукой подписывать смертный приговор человеку, а другой делать любезные жесты. Это недостойно человека.
Пленному не хватало воздуха. Молов встал, большие черные усы с опущенными концами делали его сердитым и суровым.
— Ну, прошу немного повежливее. Сначала узнайте все как следует, а потом уж брюзжите, хнычьте. Не меряйте, господин белогвардеец, всех на свой аршин. Не думайте, пожалуйста, что если вы расстреливаете всех коммунистов, то и мы делаем то же с офицерами. Вот вы имеете возможность на собственной шкуре убедиться, что это не так. Вы будете отправлены в тыл. Не скрою, вас пропустят через фильтр, через чистилище — Особый отдел, и, если не будет установлено, что ваши лапки запачканы кровью, что вы принимали участие в карательных экспедициях, расстрелах, то вы получите все права гражданина Советской республики, даже больше, вы будете приняты на службу в Красную Армию, где, если захотите, сможете отдать долг рабочим и крестьянам, искупить свою вину перед трудящимися.
Офицер не верил ни одному слову комиссара. Он овладел собой, стоял с гордым, надменным лицом.
— Вы кончили?
— Кончил, — ответил Молов и сел на стул.
— Кончайте же как следует, прикажите вашим китайцам поставить меня поскорее к стенке.
Молов засмеялся:
— Ну, вы, видимо, господин хороший, не в своем уме маленько. Вижу, вас не убедишь. Сейчас я вас отправлю в штаб дивизии. Климов, скажи, чтобы нарядили двух конвоиров.
Секретарь вышел.
— Теперь последний вопрос. Скажите, что бы вы сделали со мной, если бы я вот, комиссар полка, токарь петроградский, Василий Молов, коммунист, попал к вам?
Бритоусов злобно щурил глаза.
— Сделали бы то же, что вы делаете со всеми офицерами, конечно, только звезды бы не стали вам вырезать на руках, как вы нам погоны. Гвоздей бы тоже не стали вгонять в плечи.
Молов весело возразил:
— Это хорошо, если бы со мной сделали то же, что я с вами.
Конвой вошел, и офицера увели. Молов взглянул на часы и стал стелить себе постель. Спать хотелось сильно. За селом черным стальным канатом протянулась по зеленому лугу красная цепь. В полуверсте от нее, на самом берегу Тобола, лежали полевые караулы. Густой туман стоял над рекой, сырой колеблющейся стеной разделял врагов. У красных и у белых было темно и тихо в первой линии. Лишь далеко в тылу у тех и у других пылали яркие костры. Части, стоящие в резерве, грелись у огня, кипятили чай. Семеро красноармейцев, полевой караул Минского полка, шепотом разговаривали, сидя в небольшой лощинке. Спирька Хлебников, шестнадцатилетний доброволец, повернувшись спиной к противнику и накрыв голову шинелью, сосал цигарку.
— Ты, черт озорной, докуришься, влепят тебе пулю в харю.
Лицо Спирьки, худое, грязное, с маленькими синими глазами, ставшими черными в потемках, покрывалось медно-красным налетом. Цигарка шипела подмоченным табаком.
