Суровцев говорил спокойно, твердо, отчеканивая каждое слово, каждую букву:
— Первое. Батальонам Мотыгина и Черепкина развернуться в полки трехбатальонного состава и именоваться: первому — 1-м Таежным полком, второму — 2-м Медвежьинским; командирами остаются командиры батальонов. Отрядам Сапранкова, Силантьева и Вавилова слиться в 3-й Пчелинский полк под командой товарища Силантьева. Конные отряды Ватюкова и Кренца свести в отдельный кавалерийский дивизион. Командование возлагается на товарища Кренца. Комендантской команде штаба развернуться в запасный учебный батальон, выделив из своего состава новую комендантскую команду, команду связи и саперную команду. Командование возлагается на товарища Гагина. Из всех не имеющих оружия и небоеспособных беженцев составить рабочую дружину под начальством товарища Неизвестных.
Второе. Выделить немедленно из действующих частей всех специалистов — слесарей, токарей, механиков — и поручить им организацию мастерской для литья и точки пуль, снаряжения, патронов, изготовления ручных гранат и починки оружия.
Третье. Создать при штабе агитационный отдел, на который возложить, помимо устной агитации в нашей армии, среди местного населения и в рядах противника, в его тылу, издание листовок и газеты, использовав для этого имеющиеся две пишущие машинки. Руководство отделом поручить товарищам Суровцеву и Воскресенскому.
Четвертое. Создать совет народного хозяйства, в распоряжение которого передать все запасы обмундирования, снаряжения, вооружения, продовольствия и перевязочные средства. На него же возлагается обязанность снабжения армии всем необходимым, вплоть до огнеприпасов. Ему поручается открытие полевого госпиталя и летучки и устройство и обеспечение семей бойцов и беженцев. Председателем совета народного хозяйства назначается Говориков.
Жировик потух. Запахло горелым салом и копотью. Тень Суровцева пропала в темноте. Суровцев продолжал развивать планы штаба. Перед собранием развертывалась картина большой крепкой организации.
За селом дозоры наткнулись на противника. В тайге коротко вспыхнули и зашумели выстрелы:
— Тра! Трах! Та! Та!
— Трах! Бух! Бах! — ответили дробовики партизан.
— Трах! Та! Та! Та! Трах!
Партизаны замолчали, залегли, послали в село донесение. Белые дальше идти не решились, окопались, подтянули цепи почти на линию дозоров. Из школы молча, быстро лился широкий живой поток. Наскоро строились. Тревожно чернели длинные стволы шомполок, острые стрелки штыков. Залегли за черным валом.
На заре у белых за цепью громыхнуло. Снаряд провизжал в свежем туманном воздухе и ткнулся в землю, не разорвавшись. Жарков верхом на лошади стоял у крайней избы, разглядывая тонкую линию окопчиков противника. Выдвигающий механизм работал плохо, в одной половине бинокля стекла были выбиты пулей. Жарков, зажмуривая глаза, морщился. Пчелино с трех сторон густыми цепями охватывали чехи, румыны и итальянцы. В патронные двуколки у итальянцев были впряжены ослы. Жарков засмеялся.
— Ну, на ишаках да в шляпах в бой заехали — много не навоюют.
Подъехали Кренц и Мотыгин.
— Смотрите-ка, друзья, белые-то как принарядились.
Бинокль перешел к Кренцу.
— Это итальянцы, — сказал он.
— Ага, союзнички, значит, пожаловали, — мрачно улыбнулся Мотыгин.
— Ну что ж, милости просим. Не обессудьте, господа хорошие. Чем богаты, тем и рады. Встретим, как можем.
— Вот что, Кренц, — Жарков повернулся к командиру конного дивизиона, — заехай-ка ты им в тыл да пугни как следует, посчитай шляпы у этой ишачьей команды.
У белых опять громыхнуло. Легкое облачко шрапнели, крутясь со свистом, серым кудрявым барашком повисло над краем села.
Глава 7 «Я НАДЕЮСЬ НА ВАС!»
Офицерский эшелон шел без задержек. Через несколько дней он был в Новониколаевске. Новониколаевский вокзал перенес офицеров в настоящее царство Польское. Конфедератки, белые султаны блестящих гусар, малиновые околыши, белые орлы. Звон шпор смешивался с шипящей польской речью. Польские солдаты и офицеры держались вызывающе, чувствовали себя полновластными хозяевами.
Молодые подпоручики лихо откозыряли седоусому поляку-полковнику. Полковник не ответил на приветствие.
— Скотина, — не выдержал Барановский.
Гусар, звеня шпорами, волоча кривую саблю, прошел мимо русских офицеров, внимательно оглядел их, сильно наступил Барановскому на ногу. Барановский вскипел:
— Гусар! Послушайте, гусар! — закричал он. — Что за безобразие? Чему вас учат? Вы не только не приветствуете русского офицера, но даже не трудитесь извиниться перед ним, когда наступаете ему на ногу.
Гусар остановился, обернулся к говорившему, смерил его презрительным взглядом.
— Цо? Честь? Ха-ха-ха! — круто повернулся, загремел саблей по перрону.
— Ян, Ян, чекай, — остановил он своего товарища. — Руске быдло… Пся крев… Руске быдло…
Офицеры возмущались и смотрели на поляков с нескрываемой злобой. Даже всегда довольный всем Мотовилов ругался:
— Черт знает что такое! Как держит себя эта зазнавшаяся польская шляхта! И посмотрите, как одеты они, ведь на них шикарнейшее офицерское сукно.
Поезд шел… По дороге попадались польские, чешские, румынские, итальянские, сербские, французские, английские, американские эшелоны. Офицеры ворчали:
— Наприглашали всякой рвани в Россию и думают, что хорошо сделали. А эти разные французишки только пьянствуют тут, жрут в три горла да всякое барахло сбывают нам. В тылу их сколько хочешь, а на фронте ни одного не найдешь. Герои тоже, ловкачи крестьян пороть да баб насиловать.
Приехали в Омск. В столице белой Сибири эшелон задержался. Здесь должно было произойти распределение вновь произведенных по армиям и группам. Деньги почти у всех вышли, и офицеры со скучающими лицами бродили по пыльным улицам. Подпоручиков раздражало засилье иностранной военщины в городе. Особенно много было американцев и японцев, главным образом офицеров. Японцы, в мундирах цвета хаки, фуражках с красным околышем и золотой звездой вместо кокарды, держались с видом снисходительных победителей. Американцы по вечерам запруживали улицы и бесцеремонно приставали с любезностями положительно ко всем женщинам, проходящим без мужчин.
Омск был переполнен русскими и иностранными войсками и беженцами. По городу носились военные автомобили под всевозможными национальными флагами. Учебные заведения были наполовину закрыты, помещения их обращены в казармы и квартиры для беженцев. В городе свободных квартир не было, а беженцы все прибывали. Беженцы ехали на лошадях, на пароходах, в поездах. Непрерывным потоком заливали они Омск и, переполнив центр города, растекались по окраинам, по окрестностям. Бежали главным образом люди имущие и все, кого связывали с белыми общие интересы, — семьи офицеров, чиновники и их семьи, духовенство, торговцы, промышленники, спекулянты, помещики и деревенские кулаки. Правительство относилось к беженцам покровительственно, но многого для них сделать, конечно, не могло, не могло даже удовлетворить всех квартирами, и люди располагались в палатках на городских площадях, бульварах, останавливались около самого Омска и жили под открытым небом.
