А мой сосед по армейской палатке начфин Макаров, который считался среди офицеров умеренным пьяницей, однажды на полном серьезе мне сказал:
— Брось хандрить. Жизнь и должна быть такой. Немного плохого, немного хорошего — это и есть гармония.
Я знал, что это были не его слова, а Конфуция, но кивнул в знак согласия. Тем не менее пить я не бросил и продолжал сохнуть, как старый тростник на ветру. В общем, жизнь загнала меня в угол, и когда в следующий раз отряд специального назначения стал собираться в горы, я тоже решил идти. Мне было все равно, вернусь я или нет.
— Иди и возвращайся, — сказал мне Макаров, который давно уже с тревогой наблюдал за мной, и ему не нравилось мое настроение. — И не вздумай свою башку дурную под пулю подставлять. Лучше уж задницу. Помни: мы живем в мире, где один дурак создает много дураков, а один умный — мало умных. Это я о том, чтобы ты берег себя. Ты ведь знаешь, я люблю тебя, Митя. Ты мужик добрый и умный. Такие должны жить, чтобы больше добрых и умных на свете было. Это дураков не жаль…
Я понимал, что он хотел подбодрить меня, но лишь тяжело вздохнул и пожал плечами. Ну что я мог ему обещать? Ведь я сам не знал, как поведу себя в горах.
— Не поминай лихом, — сказал я Макарову на прощание.
— Иди к черту, — ответил он мне, и я грустно улыбнулся.
Мы отправились в путь рано утром. Чтобы не пропустить нас наверх, боевики теперь стали по ночам минировать подступы к горам. Наши саперы ходили потом с миноискателями и делали проходы в минных полях. Порой кто-то из них подрывался на мине. Тогда-то и появилось в полку у саперов это страшное прозвище — «одна нога здесь, а другая там». Те обижались, потому что знали, что так зовут бойцы и подорвавшегося на мине Шамиля Басаева.
— Ты бумагу туалетную взял? — спросил меня перед тем, как отправиться в горы, начальник разведки полка Паша Есаулов. Он говорил на полном серьезе, и у меня даже в мыслях не было, что таким образом он решил поиздеваться надо мной.
— Нет, — говорю. — Я даже об этом не подумал.
— Ну и плохо, — еле сдерживая смех, произносит он. — В горах со многими медвежья болезнь случается. Ты как, не навалишь со страху в штаны?
Тут я понял, что он меня подначивает.
— Гнусина ты мерзкая, — говорю ему. — Тебе бы только поиздеваться над человеком.
Он смеется.
— А ты что, обиделся? — спрашивает он меня. — Не обижайся. В жизни надо ко всему относиться с юмором.
— Дурак, — говорю я ему и тут же понимаю, что страшно волнуюсь, оттого и принимаю Пашины шуточки в штыки. — Дать бы тебе по башке — сразу бы поумнел. Кстати, один известный человек, кажется, доктор Амосов, утверждал, что легкое сотрясение мозга способствует оживлению мозговых клеток.
— Неужели? — смеется Есаулов. — Если ты такой умный, скажи, с чего начинается опера «Евгений Онегин»?
— Со взмаха дирижерской палочки, — отвечаю я.
Он мотает головой.
— Может, ты и прав, — говорит он. — Но моя жена, а она у меня музыкальный работник, говорит, что опера эта начинается с пиццикато контрабаса. «Бум!» — и после этого пошла музыка: та-та-та-та…
Я делаю изумленное лицо, как будто он открыл что-то очень важное для меня.
— Ты, Паша, оказывается, эстет, а я-то думал, ты обыкновенный валенок, — усмехнулся я.
— Плохо ты обо мне думал. Вот вернешься — я тебе и не такое расскажу, — улыбается Есаулов.
— Ладно, — говорю я. — Живы будем — не помрем.
— Не помрешь. Ты еще молодой, Митя, так что тебе жить да жить.
— Возраст — это не количество прожитых лет, а количество оставшихся, — напоследок сказал я ему, чем заставил его задуматься над бренностью собственного бытия.
Отряд возглавлял командир разведроты Володя Смирных, дюжий парень лет тридцати. Перед тем как идти в горы, он построил своих людей и первым делом проверил, не гремит ли у бойцов снаряжение. Для этого он заставил всех прыгать на месте. У одного солдата что-то там загромыхало, и он тут же заставил его снять вещмешок и все вытряхнуть из него. На землю посыпалось незамысловатое солдатское барахло, начиная от бритвенного прибора и зубной щетки и кончая китайским фонариком.
Смирных нахмурил брови.
— Кто вас надоумил все это тащить в горы? — спросил он бойца.
— Все свое ношу с собой, товарищ капитан, — улыбнувшись, ответил боец.
Капитан опешил.
— Но ведь мы не в турпоход по ленинским местам отправляемся, — съязвил он. — Короче, собирайте свой хлам и бегом в палатку. И чтобы больше ничего лишнего.
Солдат попытался что-то объяснить ему, говорил про то, что вещи в палатке у него украдут, но капитан был неумолим. Точно так же он поступил с другими бойцами, у которых обнаружил в вещмешках посторонний груз.
— А это что? — спросил он вдруг похожего на жердину солдата, вывалившего из вещмешка на землю полдюжины гранат.
— Гранаты, товарищ капитан, — ответил тот.
— Вижу, что не страусиные яйца, — криво усмехнулся командир. — Но почему они в вещмешке, а не в разгрузочном жилете?
Солдат замялся.
— Там уже есть гранаты, — пробурчал он.
— Есть? — удивленно вскинул на длинного свои брови капитан. — И откуда ж их столько у вас, рядовой Калита?
— Заначка это у меня, — нехотя произнес парень. — Еще с прошлого раза… Мы когда «чехов»-то накрыли, я взял да собрал у них гранаты. Зачем они мертвым?
Смирных только махнул рукой и заставил всех еще раз попрыгать на месте. Убедившись, что снаряжение приведено в порядок, капитан отдал команду «смирно» и бросился навстречу спешившему к нам начальнику штаба полка Высотину.
— Товарищ подполковник! Отряд специального назначения к выполнению задания готов. Командир отряда — капитан Смирных.
— Вольно! — произнес Высотин и подошел к строю.
Потом он что-то говорил нам о воинском долге, о бдительности и собранности, наставлял нас, поучал, а когда устал, то пожелал всем благополучного возвращения.
— И ты возвращайся, Жигарев, — сказал он мне. — А то как мы будем без начмеда?
Я понял, что он шутит, и попробовал улыбнуться, но не смог. С тем и расстались.
XXXII
Смирных перестроил отряд в колонну по одному, сам встал впереди, и мы гуськом направились к обозначенному среди наших и чужих минных полей коридору. Успешно миновав этот коридор, мы стали взбираться по извилистой тропинке в гору. Солдаты шли ходко и уверенно, будто в полковую баню. А ведь только дурак не понимал, что они шли искать смерть. Я шел позади всех и смотрел, как они ловко взбираются наверх. Их мальчишеские гибкие фигуры, затянутые в белые маскировочные костюмы, сливались с покрытыми снегом кручами, но хорошо были видны на фоне черных дерев. И я поблагодарил Бога за то, что их матери не видят сейчас этого страшного шествия, не то с кем-нибудь из них обязательно случилась бы истерика.
