Она вдруг запела хорошим негромким голосом:
«Понимаешь, это странно, очень странно, Но такой уж я законченный чудак. Я гоняюсь за туманом, за туманом, И с собою мне не справиться никак…»
Я улыбнулся.
— Это песня моего поколения. Откуда вы ее знаете? — спросил я Илону.
— Папа с мамой пели, — отвечает она. — Они у меня были законченными романтиками. Когда они меня родили, они оставили родную Кострому и уехали строить БАМ.
— Так вы дитя БАМа? А я-то думаю, откуда у вас эта новая романтика?..
— Вы что имеете в виду? — спросила она.
— Ну, если раньше самые отчаянные головы на БАМ ехали, то теперь стремятся на войну. Вот это, на мой взгляд, и есть «новая романтика», — говорю я ей. — Кстати, что вас-то привело в Чечню?
Слово «вы» начинало звучать в моей речи, как инородное тело. По правде сказать, я давно уже хотел предложить ей перейти на «ты», но что-то мне не давало это сделать. Наверное, я подспудно чувствовал, что между нами лежит непреодолимая китайская стена — ведь я был намного старше ее. Хотя, быть может, все дело было в том, что я давно уже не имел опыта общения с молодыми девушками. А мне так хотелось, чтобы этот вечер стал началом каких-то иных отношений между нами, которые называются больше чем дружеские. Иного случая, думал я, может уже не представиться.
— Просто поехала, и все, — сказала она.
— Так не бывает, — усмехнулся я и вдруг понял, что во мне зреет огромное желание обнять ее и поцеловать. Я чувствовал ее плечо, я чувствовал ее дыхание, я наслаждался ее голосом.
— Ну к чему сейчас говорить о серьезном? — Она повернула ко мне свое лицо и посмотрела мне в глаза. Я понял, что она тоже дорожит каждой минутой.
— Да-да, — киваю я в знак согласия. — Я забыл, что это не политзанятия.
Она засмеялась, и в это время я почувствовал, как некая еле уловимая дрожь прошла через все ее тело.
— Может, возьмем бутылочку? — спросил я ее.
Она кивнула. Мы зашли в ночной ларек и купили бутылку «Токайского». Я сказал, что это хорошее вино и что это я запомнил со студенческих пор. На закуску мы взяли плитку шоколада. Потом мы зашли в какой-то сквер, где было много деревьев, запутанных в собственных тенях. Мы сели на скамейку. Я по привычке протолкнул большим пальцем пробку в бутылку.
— А из чего же мы будем пить? — спохватилась она.
Я пожал плечами.
— В студенчестве мы пили прямо из горлышка, — сказал я. — Вы когда-нибудь так пробовали?
Она кивнула и улыбнулась. Мне показалось, что ее глаза светились каким-то призрачным счастьем.
— Из горлышка или мне бежать в ларек за бумажными стаканами? — спросил я ее.
— Из горлышка, — сказала она.
Я протянул ей бутылку. Она сделала несколько глотков. Я развернул шоколадную плитку, отломил от нее кусочек и протянул его Илоне. Потом взял бутылку из ее рук и тоже сделал несколько глотков. Теперь уже она протягивала мне кусочек шоколада. Я отвел ее руку. Не надо, мол, зачем перебивать прекрасный вкус вина.
Потом мы снова пили, и я чувствовал, как она пьянеет.
— Я уже совсем пьяная, — сказала она. — Совсем-совсем…
Я поцеловал ее в губы. Если бы она не сказала, что она пьяна, я бы, наверное, не осмелился этого сделать. А здесь я осмелел.
— Вы меня поцеловали, — сказала она.
— Да, поцеловал, — глубоко вздохнув, чтобы унять дрожь в теле, тихо ответил я.
— Вам было приятно? — спросила она.
— Да, приятно. А вам… Вам не приятно?
Она опустила голову.
— Я люблю целоваться, — сказала она.
Мне показалось, что я начинаю ревновать ее.
— И часто вам приходится целоваться? — спросил я.
— Нет. Последний раз я целовалась два года назад.
— Правда?
— Правда. А вы? — спросила она.
Я усмехнулся. Я понимал, что я теряю голову, что я начинаю говорить на странном языке, на котором уже не говорил тысячу лет — с тех самых пор, когда я был студентом. Потом у меня появилась семья, меня затянула служба, и если мне когда и приходилось иметь дело с чужими женщинами, то о поцелуях и прочих атрибутах юношеского флирта вспоминать уже не приходилось. Ведь у военных, известное дело, как все это бывает: снял сапоги, сделал свое дело — и бегом в казарму.
— Ну же, вы не ответили мне?.. — произнесла она.
— Что я вам не ответил? — не понял я. — Ах да… — вспомнил я, о чем мы вели речь. — Илона, понимаешь, я настолько стар, что уже и не помню, когда в последний раз…
Она не дала мне договорить.
— Вы не старый, — сказала она, — вы просто зрелый человек.
— Нет, я старый и никудышный дед! И мне пора на свалку, — с иронией в голосе заявляю ей. — А я творю черт знает что…
— Вы ничего не творите, вы просто меня поцеловали…
Она положила голову мне на плечо, и я почувствовал рядом с собой ее дыхание. Это сорвало меня с тормозов. Я повернулся к ней, обнял ее и стал страстно ее целовать. Она не сопротивлялась. Напротив, она обхватила мою шею своими тонкими, похожими на виноградные лозы руками и теперь дрожала всем телом.
— Илона… — оторвавшись на мгновение от ее губ, чтобы перевести дыхание, прошептал я.
— Да, милый…
— Илона… я, кажется, люблю тебя, — в порыве страсти произнес я.
— И я… и я тоже, — сказала она и прижалась своими теплыми губами к моим.
Она меня целовала! Она целовала меня страстно и самозабвенно, и мне показалось, что я уже тысячу лет знаком с этой женщиной и что люблю ее уже целую вечность. Я начинал терять голову, я в самом деле начинал терять голову и ничего не мог с этим поделать.
— Илона, — прошептал я, не в силах уже совладать с собой. — Пойдем отсюда.
— Куда, милый? — спросила она.
— Пойдем в гостиницу…
— Ты хочешь уйти от меня?
Мы, сами того не замечая, перешли на «ты».
— Нет-нет, что ты… Мы уйдем вместе.
Мы встали со скамейки и быстрым шагом пошли в сторону гостиницы. Когда мы вошли, я на минуту оставил ее, подошел к администраторше — русской бабенке в летах — и положил перед ней купюру. Она протянула мне ключ.
— Триста пятый номер, — сказала она мне равнодушным голосом.
Я не помню, как мы летели на третий этаж, как открывали дверь, как оказались в постели, помню только, как мы страстно терзали друг друга, упиваясь случайной любовью.
— Я люблю тебя, — шептал я. — Я тебя очень люблю.
— Спасибо, милый, я тебя тоже люблю, — говорила она.
