Когда начальство, погрузившись в «вертушки», отправилось восвояси, «полкан» продолжил совещание. Он выставил перед нами Есаулова, словно нерадивого школьника перед педсоветом, и, костеря его на все лады, стал припоминать ему все его прежние грехи. Он вспомнил и Пашину природную лень, и то, что тот плохо учился в академии, и что он пьет горькую, как заправский сапожник. Мы поняли, что Паша становится главным после чеченцев врагом у Дегтярева. Держись, Паха, в душе поддерживали мы его, держись, дорогой — скоро «разбор полетов» закончится. Страшно? Но ведь от страха легко вылечиться — нужно просто глубоко дышать.
Как говорят в таких случаях, лично я вынес с этого совещания только полный мочевой пузырь. О нас, медиках, речь не шла, как будто во время боя мы ничего не делали. Обидно, конечно. Обычно ругают и хвалят только тех, кто непосредственно участвует в каком-то серьезном деле. Но ведь и мы участвовали в отражении атак боевиков, а кроме того, мы еще исполняли и свои прямые обязанности. Но это, видно, не в счет. О медиках вспоминают обычно только тогда, когда в полку появляется чесотка.
Паша продержался. Но он с совещания вынес не только полный мочевой пузырь. На совещании было решено немедленно активизировать разведывательные действия в горах. Это означало, что теперь Паше будет не до пьяных вечеринок, что разведчики будут работать как проклятые, совершая многодневные рейды в горы. Все оперативные сведения о противнике с этой поры будут поступать не только в полковой штаб, но и в штаб соединения. Это позволит не просто контролировать действия мятежников, но и уничтожать его базы и живую силу с помощью артиллерии и авиации.
Но Дегтярев не был бы Дегтяревым, если бы в финале совещания не пообещал Есаулову и всем остальным начальникам служб спустить с них три шкуры, если полк еще раз окажется в дураках. Итак, мол, опозорились на всю страну — журналюги-де проклятые так сейчас распишут наш конфуз, что жить не захочется.
Вечером к нам в палатку заглянул зам. по тылу Червоненко. Увидав трезвого Проклова, удивился. А тот ему:
— Вот такие дела, Жора. Пока буря не стихнет, будем гонять чаи. Хочешь — оставайся, нет — спокойной ночи.
Что касается бури, так это он имел в виду Дегтярева. Все знали: «полкан» отходит долго, и пока он отходит, нужно быть начеку. Не дай бог попасться ему под горячую руку — уничтожит, как врага народа. О застольях и говорить не приходилось. Семеныч в лучшие-то времена пьяниц не щадил, а когда в полку ЧП — тем более не пощадит.
Все последующие дни личный состав полка занимался тем, что восстанавливал свой палаточный городок, порушенный боевиками. В лагерь завезли новые палатки, доски для нар, «буржуйки». Разведчики ушли в горы искать боевиков и где-то теперь блуждали козлиными тропами. Несколько раз мы видели пролетающие в сторону хребта боевые «вертушки» и слышали отдаленные взрывы. Видимо, это были первые результаты «авральной» работы питомцев Паши Есаулова. Наши разведчики сообщали координаты боевиков, и их потом уничтожали с воздуха.
Потекли чередой тоскливые осенние дни, которые были похожи один на другой. Я написал письмо Илоне, но ответа не было. «Что случилось?» — думал я. Впрочем, может быть, ей было не до меня: в медсанбат ежедневно привозят десятки раненых из разных мест Чечни, и медикам приходится работать день и ночь.
Чтобы не сойти с ума от тоски, я стал усиленно заниматься своим медицинским хозяйством. Первым делом провел ревизию в медпункте и выявил большую недостачу спирта. Савельев пробовал оправдываться, говорил, что спирт — это такой же расходный материал, как боеприпасы или ГСМ, а посему он долго не залеживается — употребляется по своему прямому назначению. Правда, он не уточнил, какое «прямое назначение» имел в виду.
Я не стал слишком сильно ругать капитана, но на вид ему поставил. После этого мы принялись вместе сочинять заявку на медикаменты, которую намеревались пробить через медслужбу дивизии. В этой работе нам помогали начальники батальонных медпунктов и санинструкторы. В последнем бою с чеченцами наша служба тоже не обошлась без потерь — «чехи» убили трех санинструкторов, двое из которых были в непосредственном подчинении капитана Савельева, а третий числился при медпункте одного из батальонов. Я попросил Савельева написать родным погибших теплые письма — пусть, дескать, они простят нас за то, что мы не уберегли их детей. Потом мы стали решать, кому из нас ехать в штаб дивизии.
— Разрешите, Дмитрий Алексеевич, мне поехать? — попросил Савельев.
Я был не против. Капитан — частый гость в дивизии, и его все там знают, решил я. Пусть действует. Но тут вдруг я подумал о том, что неплохо было бы мне самому побывать у начальства. Слишком уж я засиделся на одном месте — надо прогуляться, решил. Правда, до штаба дивизии, который находился в Грозном, путь был неблизким, а к тому же еще и небезопасным. Ожесточенные бои шли как в самом городе, так и на его подступах. А кроме того, по дороге можно было налететь на мину или радиоуправляемый фугас.
Савельев был разочарован, когда я сказал ему, что поеду сам. Он слыл законченным сердцеедом, и, видимо, в штабе дивизии у него кто-то был.
— Ну хорошо, — вздохнув, сказал он. — Но когда вернетесь, я попрошу вас отпустить меня в медсанбат, — этак хитро подмигнув мне, заявил он.
— И что ты там забыл? — недоуменно спросил я его. — Уж не по Харевичу ли соскучился?
Он усмехнулся.
— По Харевичу пусть его жена скучает, меня же его барышни интересуют, — расплылся он в широкой улыбке.
Меня его слова задели за живое.
— Какие еще барышни? — прикинулся я дурачком.
— Ну как какие, товарищ майор? Сестрички его, хирургички! — весело проговорил он. — Вы что, не поняли тогда? Ведь они же голодные до мужиков! Притом обе.
Я фыркнул.
— Чепуху мелешь, Савельев! — сказал я и строго поглядел на него.
— Да какая там чепуха, товарищ майор! — воскликнул он. — Я так думаю: медсанбатовским мужикам дела до них нет — они все философствуют да о политике говорят. А бабам не политика нужна… Вы же сами знаете, что им нужно.
Я чуть было не задохнулся от возмущения. Он топтался сапогами по моим чувствам, и я ненавидел его в тот момент.
— Да как ты можешь?.. Как ты вообще смеешь?.. Нет, я не знал тебя, не знал, Савельев! Вот ты каков, оказывается… — бормотал я, пытаясь взять себя в руки.
Савельев ничего не понимал.
— Товарищ майор, да что с вами? — спросил он. — Что это вы на меня так взъелись? Я же ведь ничего такого не сказал.
— Сказал, не сказал! — передразнил я его, стараясь не выдать себя с головой. Ведь Савельев мог догадаться, почему я вдруг психанул. — Послушай, — более миролюбиво обратился я к нему, — а какая тебе из барышень больше понравилась?
Сказав это, я замер в ожидании. Мне казалось, что капитан сейчас просто-напросто рассмеется мне в глаза, но этого не случилось.
— Какая? — переспросил меня Савельев. — Конечно же, Леля. У нее такая… — Он, видимо, хотел сказать что-то грубое, но испугался меня и произнес другое: — Одним словом, класс!
