– Ты просто чародей, мы с тобой теперь в расчете... баш на баш...
Равилька решительно замотал головой:
– Не-е... тибе был хворь, мине – карачун... – Он помолчал и, хитро взглянув на Павла, спросил: – Ночью Тоня поминал, это хурхэ, милая?
Павел смутился лишь на мгновение и сказал первое, что пришло в голову:
– Да нет, сестра...
– У меня тоже есть сестра, – вздохнул Равилька, – да я ночью не поминаю...
Так продолжался этот нелегкий путь, но наконец окончился и он: отряд благополучно достиг Тифлиса. Было воскресенье, в штабе по случаю временного отсутствия главнокомандующего стояла непривычная тишина, и Болдин решил заняться устройством личных дел. А дела у него были невеликие: повидаться с Антониной и вручить ей отцовское послание.
В особняке Мадатова было тихо. Княгиня страдала мигренью и никого не принимала. Молодая барышня, как сообщил дворецкий, уехала с князем Адамяном в офицерское собрание, где нынче гастролировали приезжие артисты. Известие это не вызвало у Павла обеспокоенности, поскольку Адамян был старцем весьма преклонных лет и к его страсти к молодецким проказам общество относилось весьма снисходительно.
Последующие два часа он потратил на то, чтобы привести себя в порядок и приобрести сколько-нибудь приличный вид. В собрании он появился к концу представления и вместе с майором Челяевым занял столик в ресторации. Зала быстро заполнялась посетителями, скоро в оживленной толпе появилась Антонина, опирающаяся на руку смазливого кавказца. Она выглядела эффектно и, по всей видимости, чувствовала себя прекрасно. Болдин поинтересовался ее спутником, официант пояснил, что это молодой князь Адамян, недавно вернувшийся из-за границы. Эту пару, добавил он, часто видят вместе, что особенно радует старого князя, желающего поскорее образумить беспутного сына. Сообщение болтливого официанта прозвучало для Болдина как гром среди ясного неба. Внимательный Челяев пододвинул к нему бокал и произнес:
– Полно, мой друг, есть отчего расстраиваться. Сами видите, наша девушка заневестилась, так что стала в переборочку играть. А у нас выбор невелик: либо служба, либо сердечная дружба. Можете, правда, в штаб попроситься, здесь место теплое и постель мягкая, все к тому, чтобы быстрее обабиться. Но ежели не хотите лицо свое потерять, то плюньте на случившееся. Женщины, они ведь как сорняк: ежели попадут в душу, начинают разрастаться. А сорняки надобно удалять, покуда не вкоренились, потом трудновато будет. Наберитесь силы и дерните, потом еще и спасибо скажете...
Павлу что делать? Выпил, раззадорился, захотел пойти и скандал учинить, но Челяев опять-таки его удержал. Какой, сказал, в этом прок? И собачьей свадьбы не надо портить. Пододвинул новый бокал, и все дело кончилось тем, что с трудом довел Павла до ночлега.
На другой день, приведя себя в порядок, Болдин отправился в канцелярию главнокомандующего. От вчерашнего дня остался неприятный осадок, с Антониной, следуя наставлениям Челяева, он решил больше не видеться и попроситься на службу куда-нибудь подальше от злополучного семейства. Сидел и раздувал в себе обиду. И неизвестно, до чего бы раздул, кабы не позвали к Ермолову, у того люди в приемной не засиживались.
Генерал встретил поручика как родного, с улыбкой, протянул руку. Он быстро ознакомился с письмом Реута, содержание которого его мало обрадовало, это было заметно по выражению лица и досадливому возгласу, обращенному в угол кабинета. Только теперь Болдин рассмотрел там офицера, расположившегося в глубоком кресле.
Ермолов протянул ему письмо и сказал:
– Кажется, у нашего Александра Андреича нашелся достойный преемник.
Верный старому правилу, он не захотел осуждать начальника при младшем офицере, но Болдин догадался, что речь шла о недавно отставленном всесильном Аракчееве, известном чрезвычайной строгостью в наведении порядка, и генерале Паскевиче. Сидевший в кресле офицер, к которому обращался Ермолов, был молод, лишь немногим старше Болдина, но имел полковничий чин. У него был высокий лоб, небольшие щегольские усики и проницательный взгляд. Болдину показалось, что в нем сквозит некоторое пренебрежение, и он непроизвольно принял отчужденный вид.
В то время как полковник знакомился с письмом Реута, Ермолов неторопливо прохаживался по кабинету. Болдин решил воспользоваться образовавшейся паузой и обратился к нему:
– Ваше высокопревосходительство! Последний поход я совершал с Нижегородским драгунским полком, позвольте продолжить в нем службу. Я кавалерийский офицер и в пехоте чувствую себя неуютно. Полковник Шабельский моему желанию не препятствовал...
– Шабельский полком уже не командует, – вздохнул Ермолов, – теперь нужно спрашивать нового командира.
В его голосе послышались лукавые нотки, и Болдин сменил официальный тон:
– Может быть, походатайствуете?..
– Уж и не знаю, как быть, он, слышно, человек строгий. Впрочем, можете обратиться сами, полковник Раевский по случаю недалеко. – Он указал на своего гостя.
Болдин обрадовался. В те времена любая принадлежность к сей славной фамилии не могла не вызывать искреннего уважения. Более всех был известен старший Раевский, генерал от кавалерии, увенчанный славою 1812 года. Этой славой он в полной мере поделился со своими сыновьями, когда в бою под Салтановкой поставил их рядом с собою, подав пример бесстрашия остальному войску. Блеск боевой славы сопутствовал сыновьям до 1826 года, когда на них пало подозрение в причастности к декабрьским мятежникам. Лишь спустя некоторое время они получили «очистительный аттестат», а младший, Николай, был назначен командиром Нижегородского драгунского полка, которым командовал когда-то его отец. Ныне он как раз и представлялся Ермолову перед вступлением в должность.
– Ваше высокоблагородие! – воскликнул Болдин. – Окажите честь принять меня в ряды вашего славного полка.
– Вы знакомы с кавалерийской службой?
– Так точно! Служил в гусарах.
– Тогда скажите, что должен делать кавалерийский офицер на привалах.
Вопрос был, что называется, с подвохом, и ответ на него надлежало знать каждому. Болдин знал и потому четко ответил:
– Коней напоить, людей накормить, просушить мундиры и выкопать сортиры.
– Принят! – последовал ответ.
Ермолов улыбнулся:
– Вижу, что новый командир приступил к знакомству с личным составом. Это хорошо, теперь послушайте, что следует сделать далее. – Он подошел к висевшей на стене карте и продолжил: – Я дал войскам приказ остановиться на левом берегу Аракса. Дальнейшее продвижение вперед считаю нецелесообразным. Впереди безжизненная местность, пригодная лишь для кочев-ников, обладание ею не принесет выгод, но весьма затруднит снабжение передовых войск и вызовет напряжение со стороны других стран, прежде всего Англии. С этими соображениями Петербург согласен, хотя, не скрою, имеются горячие головы, которые уже сейчас хотели бы видеть нас на берегу Персидского залива. К сожалению, есть они и у нас. Впрочем, все это вопросы большой политики, не нашего, как говорится, солдатского ума.
