— Это будет подвиг, — одобрила я, глядя на подругу совсем
другими глазами.
— Что мне делать? — плакала на том конце трубки Нина
Аркадьевна.
— Сейчас же хватай дядю и приезжайте ко мне, — вдохновленная
предложением Нелли заявила я, — будем лечить твое сердце. У меня есть хороший
друг, он кардиолог с именем. Вам нельзя сидеть у постели Антона и убивать себя.
Его уже не спасти.
Тетушка пришла в ужас от моего заявления.
— Соня, как ты можешь, — еще горше заплакала она, — у него
же никого нет. Я не брошу мальчика одного, даже если умру рядом.
— Пусть рядом умирает Нелли, — закричала я, — она моложе, а
вам уже хватит горя.
Нина Аркадьевна перестала плакать и изумилась.
— Нелли? — переспросила она. — Ты думаешь, она способна на
такое сочувствие?
— Еще как способна, — заверила я. — Она здесь рядом и сама
мне это предложила.
Нелли догадалась, что речь идет о ней, и энергично закивала
головой.
— Скажи ей, что я сегодня же выезжаю в Питер и во всем
помогу, — шепнула она. Я послушно повторила:
— Она сегодня же выезжает в Питер и во всем поможет.
Тетушка, вероятно растроганная хорошим отношением к ее
племяннику, тут же решила закопать топор войны.
— Пусть Нелли, когда приедет, обязательно остановится у нас,
— наказала она.
Я передала ее просьбу Нелли, и та сдержанно улыбнулась.
«Пускай помирятся, — подумала я, — сколько можно враждовать.
Мы же родственники».
— Вот теперь можете смело отправляться ко мне, — сказала я
тетушке.
— Нет, нет, — возразила она. — За помощь, конечно, спасибо.
От помощи, Сонечка, я не отказываюсь, но Антона не брошу.
— А как же твое сердце?
— Как-нибудь буду скрипеть, а там что бог даст. Все в его
воле.
Разговор с тетушкой закончился на совершенно родственной
ноте. Мы нежно расцеловались, я раз десять на прощание повторила, что она
должна беречь себя, и раз двадцать мы пожелали друг другу всего хорошего. В
общем, меры у нас нет ни в чем: то и видеться не можем, а то разлепиться никак
не хотим.
— Не знаю, как она все это переживет, — сказала я, вешая
трубку. — Ехать ко мне наотрез отказалась. Упрямая, жуть.
— Ничего, я ее как-нибудь уговорю, — успокоила меня Нелли. —
Третьи похороны подряд — это слишком. Возраст уже не тот.
Я заметила, что такое количество похорон опасно в любом
возрасте, после чего мы начали обсуждать предстоящую поездку в Питер. Нелли
прямо от меня позвонила в свой «Гиппократ» и сообщила, что ее муж при смерти.
Ей мгновенно дали отпуск за свой счет. Осталось решить вопрос с Санькой.
— Саньку беру на себя, — заявила я, чем не вызвала восторга
Нелли.
— А ты с ним справишься? — скептически поинтересовалась она.
— А что там справляться? Покормить и спать положить? Это и
дурак сможет.
— Ну, ну, — загадочно покачала головой Нелли. — Давай,
попробуй.
— Готова попробовать немедленно, — запальчиво воскликнула я.
Чтобы не тратить времени даром, мы отправились к Вере, ее
соседке, за Санькой, после чего Нелли надавала мне миллион воспитательных
напутствий и, прыгнув в свой «жигуленок», помчалась в Питер. Санька секунд
десять удивленно смотрел ей вслед, а потом грохнулся оземь и душераздирающе
завопил.
— Тащи его к нам, — крикнула Вера, с балкона наблюдавшая
наше расставание.
Я попыталась взять Саньку под мышки, но он лягнул меня в
живот и завопил с утроенным энтузиазмом. При этом он пускал слюни и яростно бил
по асфальту ногами, руками и даже головой.
Не могу передать ужас, охвативший меня при этом зрелище. А
я-то считала всю жизнь, что у меня крепкие нервы. Какие же тогда нервы у Нелли?
— Что делать? — крикнула я Вере.
— Дай по заднице и тащи ко мне, — бодро посоветовала она.
Легко сказать «дай по заднице». Я примерилась и поняла, что
сделать это абсолютно невозможно, потому что Санька лежал именно на том месте,
по которому я должна его шлепнуть. Я беспомощно сообщила об этом Вере.
— Подними его! — энергично посоветовала она. Я попробовала
подойти к Саньке второй раз, но и вторая попытка оказалась неудачной. На этот
раз паршивец лягнул меня в грудь. От боли я разозлилась и схватила его за
шкирку.
— Правильно! — ободряюще закричала Вера. — Так его, так и
тащи скорей ко мне.
— Ой, бойно! — взвизгнул Санька. Я испуганно его отпустила.
— Ну что же ты? — осудила меня Вера. — Ээх! — в отчаянии
махнула она рукой. — Надо было сразу по заднице и тащить в подъезд.
— Не могу, ему больно, — едва не плача сказала я, потирая
ушибленную грудь.
Санька лежал на асфальте и наслаждался моей беспомощностью.
Готова биться об заклад, он уже забыл, от чего сыр-бор загорелся, но был полон
решимости отстаивать свою правду до конца.
— Сейчас спущусь, — многообещающе пригрозила Вера и скрылась
с балкона.
Санька в пылу истерики не обратил на ее слова никакого
внимания, но едва она, грозная, появилась в дверях подъезда, он тут же умолк,
поднялся с асфальта и вцепился в мою ладонь, как в мать родную.
— Пойдем скоее оссюда, — заговорщическим шепотом сказал он
мне, словно это не я только что была его злейшим врагом.
Я подмигнула Вере, мол, все хорошо, и пошла на поводу у
Саньки. Он тащил меня подальше от дома. Когда Вера скрылась из вида, он
остановился и сердито потребовал:
— Купи моеженова.
Я готова была буквально на все, лишь бы он не вопил и не
брыкался.
— Купи много, — подсказал он, когда я подошла к прилавку.
— Тогда не хватит денег на такси, — схитрила я.
— Ладно, — согласился Санька.
Я даже не подозревала, какой это сложный процесс: кормить
ребенка мороженым в такси. Все были в этом злосчастном продукте: и я, и Санька,
и сиденья, и даже таксист.
Последний ругался на чем свет стоит до тех пор, пока я не
пообещала денежную компенсацию в приличном размере. После этого он стал любезно
сюсюкать с Санькой и сюсюкал до тех пор, пока я не заявила, что он испортит мне
ребенка. Как будто это еще возможно. Но таксист об этом не знал и половину пути
ехал молча. Зато Санька показал себя во всей красе. Он как минимум раз двадцать
пытался выскочить из машины и остаться там, где ему «очень надо».
