Середин, ощутивший в желудке приятную тяжесть, спорить не стал, благо укладываться оказалось просто донельзя: набок отвалиться, и всё. В этот раз вместо вязкого месива он оказался в чистом небе. Над головой светило солнце, и именно к нему тянулся ведун всей душой — пока девичья рука не прикоснулась к плечу:
— Вот, испей, боярин.
Олег вздрогнул, просыпаясь, и уже без посторонней помощи сел на полке, принял у Даромилы миску, мелкими глотками выпил горячий бульон.
— Кашу чуть опосля принесу, — пообещала девушка. — В печи томится.
Когда кормилица ушла, Середин спустился, прогулялся по жаркой бане, думая о том, куда бежать по нужде — к хозяевам, или так выкручиваться. После некоторых колебаний вспомнил, что в дом ему входить запрещено, и «выкрутился», благо баня изначально предназначена для удобного слива воды, да и самой воды запас имелся.
Даромила пришла, как и обещала, «чуть опосля», примерно через полчаса. Принесла вареную крупными кусками репу, жареную капусту, вареный куриный окорок, а когда гость взялся за еду, с гордостью сообщила об уловке:
— А на боярина ты откликаешься!
— Ой, милая, — покачал головой Олег, — как меня только ни называли. И купцом, и колдуном, и боярином, и бродягой. Я уже на всё согласен, лишь бы миску полную наливали.
— Как это на всё? — не поняла девушка. — Ужель не позорно, коли обидным словном кличут?
— Коли не со зла, то и не обидно, — спокойно ответил Середин. — А коли со злом, то сабелька завсегда при мне. Чик, и нет головушки у языкастого…
Одновременно с последним словом за Даромилой захлопнулась дверь.
Впрочем, новым утром она опять появилась, принеся блюдо с двумя крупными копчеными лещами. В первый миг ведун хозяйскую дочку даже не узнал: в жемчужной понизи, в кокошнике, в расшитом сине-красными лентами сарафане с пышными плечами она показалась чуть не на полголовы выше и в полтора раза шире в плечах.
— Ну, ты просто чаровница писаная! — развел руками Олег, спрыгивая с полка. — Неужели ради меня так убралась?
— Сватов ныне ждем. — Девушка поставила рядом с блюдом миску бульона. — Сестру просить обещались.
— Сейчас? — удивился ведун. — Я думал, свадьбы больше по осени играют.
— То играют, — отвернулась Даромила. — Токмо пока сговорятся, пока попряничаются, пока сберутся, аккурат до осени время и пройдет.
— Понятно… — Олегу показалось, что на глазах девушки блеснули слезы, и он прекратил расспросы, посвятив внимание завтраку.
Однако, покончив с едой, тоже достал из сумки свежую рубаху из темно-синего шелка, натянул шаровары, добротные сапоги, опоясался саблей и вышел из бани. Огляделся, подобрал у изгороди иссеченный чурбак, на котором, видно, не первый год кололи дрова, отнес к бане и уселся на него, привалившись к теплой бревенчатой стене, зажмурившись и подставив лицо солнцу.
— Ей, мил человек. А правду сказывают, что ты боярин тайный и от княжеского гнева прячешься?
Олег с удивлением поднял голову. Перед ним стояла уже знакомая голубоглазая туземка, что направила его позавчера на этот двор. Только на этот раз красотка выглядела куда более броско: по лбу поблескивал венец из серебряных монет, ограничивающийся большими височными кольцами, волосы укрывала бисерная сетка, на плечах лежал платок с красным набивным рисунком по краю. На расшитом катурлином сарафане красовался наборный поясок из чередующихся медных блях и крупных жемчужин неровной формы. Впрочем, такая она тут была отнюдь не одна. На дворе успело собраться не меньше полусотни деревенских — женщин, мужиков, подростков. Все одеты, как на праздник, и все делают вид, что забрели сюда случайно — глядят по сторонам, мнутся у сараев и изгороди. Некоторые, правда, беседуют между собой.
— Так ты и вправду боярин?
— Тебе-то чего? — Поняв, что слухи уже поползли, Олег спорить не стал. Всё равно бесполезно. — Я к тебе первой попросился. Коли погнала, чего теперь спрашивать?
— А ты тогда без сабли был, боярин… — оценила она богатый поясной набор ведуна.
— Смотрела плохо. Рядом она, на телеге лежала.
— А у тебя рукоять меча и впрямь из самоцветов собрана?
— Какая есть. — Разве объяснишь здешним обитателям, что такое прозрачная пластмасса и как легко ее можно красить пастой от обычной шариковой ручки?
— Дай глянуть…
— Ку-уда! — чуть не хлопнул ее по ладони Середин. — Мужской инструмент бабьих рук не терпит!
— Да надо мне оно… — обиделась девица и пошла к навесу.
И тут с улицы донеслось:
— Едут, едут!!!
Перед воротами пробежали несколько босоногих мальчишек, а следом показались пятеро богато одетых гостей: в зипунах и подбитых лисой шубах, в высоких шапках из горностая
[3]
и бобра. Первым шествовал осанистый рыжебородый мужик. На вид — лет сорока, не больше, однако с высоким резным посохом и в длинном, почти до пят, зипуне яркого небесного цвета, с кручеными желтыми шелковыми шнурами, пришитыми снаружи вдоль всех швов.
Мужик остановился перед воротами, но повернулся к ним спиной, ткнул посохом в направлении вала:
— Тудыть, что ли?
— Нет, нет, странник! — вернулись назад мальчишки. — С другой стороны.
— Туда? — повернулся на треть оборота мужик.
— Да нет, нет! Здесь, сюда!
— Тут? — наконец в повернулся в нужную сторону гость.
— Тута! — радостно заорала малышня.
— Ну так, слуги мои верные, наградите проводников наших богатыми дарами…
Дети кинулись к сватам, и те, что шли позади, начали раздавать им пряники и печенье. Мужик же шагнул в ворота, сделал несколько шагов, остановился посреди двора, стукнул посохом оземь, скинул шапку, поклонился на все четыре стороны и громогласно вопросил:
— Кто хозяин в доме сем богатом? И да будут долгими его дни, да даст ему Сварог-батюшка здоровья богатырского, детей без счета, прибытков многих и разных.
Собравшиеся промолчали, и мужик вдруг, нахлобучив шапку на голову, развернулся к воротам:
— Ай, да нет же тут никого.
— Есть! — не выдержал кто-то из собравшихся деревенских.
— А, так ты хозяин? — немедленно развернулся к нему гость и поклонился в пояс. — Тебя-то мне и надобно. Долг за тобой в пять алтын…
— Не я! — спохватившись, попятился деревенский. — Обознался.
— Обознался? — уточнил сват. И вдруг опять рванул к воротам: — Нет же никого!
— Здесь, здесь! — гурьбой остановили его спутники.
И тут на крыльцо дома наконец вышел Севар с неизменно лохматой бородой, но зато в опрятной косоворотке с шитым воротом, в кожаных штанах и высоких сапогах с шитым же голенищем:
