Все-таки она научилась справляться с печкой. Хотя поначалу казалось, что этого не будет никогда. Русская печь поддаваться городской жительнице не желала и наказывала за любую ошибку. То дрова прогорят слишком быстро, то погасит огонь уголь, то дым вместо трубы пойдет в комнату. Мучение, а не печка.
Теперь, слава богу, Ирина приноровилась, и особых проблем нет. Не газ, конечно, и не центральное отопление, но ничего — жить можно.
— Мам! Не слышишь?
Ирина оторвала взгляд от раскаленного круга под кастрюлей, повернулась к сыну.
— Я тебе кричу, кричу, — голос у Славика возбужденный, обиженный. — Задачка не получается. Поможешь?
— Задачка? — неуверенно повторила Ирина. — Ну давай.
Славик сунул Ирине в руки открытый учебник, открыл поддувало и начал запихивать туда газету.
— Перестань! — дернула его за плечо Ирина. — Что тут у тебя? «В бассейн по одной трубе вода втекает, по другой вытекает. Если закрыть трубу, по которой… за 10 часов… за 5 часов.… За сколько часов, наполнится…»
Ирина оторвалась от учебника, посмотрела на сына. Славик вытащил газету и молча ждал. «Втекает, вытекает…» — тщетно пыталась сосредоточиться Ирина.
— А разве вам на уроке не объясняли?
Наивную педагогическую уловку Славик отбил легко.
— Мама! Ни фига нам не объясняли.
— Не может быть.
— Может! Ты помогать будешь?
Через десять минут Ирина полностью запуталась в трубах, часах, бассейнах и почувствовала глухое раздражение.
— На уроке надо было внимательней слушать! Болтал, наверное?
— Мамочка! — обиделся Славик. — Ничего я не болтал. Не решали мы таких задач!
— Не решали, — Ирина помешала картошку, закрыла крышку. — Не знаю я, сыночка, что с этими трубами делать.
Славик втянул аромат, облизнулся.
— А папа бы за две минуты решил. Мама, а когда папа приедет?
Ирина села на кровать, прикрыла глаза. «Дерни за веревочку, радость моя». Дзинь! «Ты подожди, может, я еще обрадуюсь». Дзинь!
— Мамочка, — тихо спросил Славик, — а папа умрет?
Ирина схватила сына за плечи и дернула так, что у него запрокинулась голова.
— Замолчи! — закричала она.
Славик вздрогнул, Ирина испугалась и закричала еще сильнее, с остервенением.
— Не смей так говорить! Даже думать не смей! Как ты можешь? Бессовестный!
Славик смотрел на нее широко раскрытыми сухими глазами, и это было страшно. Ирина обняла его, прижала и стала целовать. Нервно, исступленно, словно в нем, в Славике было все дело, и если он сейчас ее простит, если поверит, все сразу станет хорошо.
— Сыночка, прости меня, прости, мой хороший! Мне плохо очень без папы. Прости!
— Да ладно, мамочка, — смутился Славик, — что ты.
— Ну вот и хорошо, вот и хорошо! — Ирина оторвалась от сына и уставилась ему в глаза воспаленным взглядом. — Только ты не говори так больше, ладно! Даже не думай так. Мы должны верить! Если мы будем верить, тогда все будет хорошо, а если.… Понимаешь?
— Понимаю, — серьезно сказал Славик. — А это не суеверие?
— Нет! — твердо сказала Ирина. — Это правда. Он сейчас там один, ему очень трудно, и мы должны ему помочь. Понимаешь?
Славик прижался Ирине к плечу, шмыгнул носом.
— Мне тоже трудно без него.
Тихо гудела печка, из кастрюли вырывался пар и постукивал крышкой.
Тук-тук. Тук-тук.
— Мамочка, — сказал Славик, — я, кажется, понял, как эту чертову задачку решить.
Борис. Грозный
Земля поддавалась с трудом. Все время попадались камни, лопату постоянно приходилось очищать от налипшей грязи. Яма углублялась слишком медленно.
Двое — женщина и старик — лежали, накрытые одной тряпкой, и никуда уже не торопились.
Зато торопились копатели: затишье могло закончиться в любую минуту. Борис и еще трое мужчин копали попарно — двое работают, двое отдыхают. Меняться приходилось все чаще.
Чертова земля!
Женщину ранило в спину, умирала она долго и мучительно. Старик умер мгновенно. Решил сварить суп не на первом этаже как, обычно, а рядом с входом. Осколок мины разворотил ему затылок, суп мина не тронула. Пару дней и женщина, и старик лежали на первом этаже: копать могилы под обстрелом никто не хотел. Но сегодня двое «зеленых» устроили обход, заметили трупы и коротко приказали: «Закопать!»
Раньше могилы рыли в газоне: там земля была мягкая, без камней. Но это продолжалось недолго — хоронить в газоне боевики запретили. Без объяснений — нельзя и все! Теперь приходилось ковырять твердую землю за общежитием.
Борис закашлялся и отдал лопату Володе — высокому грузному мужчине с русой бородой. Тот тоже дышал тяжеловато.
— Дай сюда!
Бесшумно появившейся Аланбек отобрал лопату, поплевал на руки. Яма стала углубляться на глазах.
— Аланбек, — спросил Володя, — а ты не боишься? Вам же нельзя русских хоронить.
— Что ты несешь? — не отрываясь, бросил Алан.
— Да нет, правда, — вступился второй мужчина, почти старик, — сами видели. Рамзан нам помогал, двое «зеленых» подошли и запретили. Кричали…
— Что кричали?
— Не знаю, мы чеченский не понимаем.
— Столько лет в Грозном прожили и не понимают, — пробурчал Аланбек. — Ну что, мужики, вроде хватит? Вы уж сами забросайте, добро? Боря, пошли.
Борис перестал кашлять только у входа, вытер рот рукавом. На плаще остались отчетливые следы крови.
— Алан, ты бы не лез на рожон? Они правду говорят.
— Не мохай! Лучше бы курил поменьше, особенно это говно — турецкий чай. Табак ведь есть еще!
Борис промолчал.
— Знаешь, — сказал Аланбек странным голосом, — я, когда маленький был, слышал разговор двух русских. Молодые парни. Я, говорит один, у автостанции живу. Выглянешь из окна, а там от шакалов этих черным-черно. Взял бы пулемет, да и покосил их всех!
— Алан!
— Да ладно, что ты, как девочка! Я же не про тебя. Многие ваши так думали, тоже мне секрет.
— Ага, — обиженно пробурчал Борис. — Только наши. А ваши, выходит, ничего…
— В бутылку не лезь! — перебил Аланбек. — Наши тоже. Я это к чему? К тому, что в последние три года у моего народа была такая возможность. И я горжусь, что он ею не воспользовался.
— Что? — заорал Борис. — Чем ты гордишься?
— Тише! Мины наорешь!
— Чем гордишься? Что не всех перебили? Охренел, Алан?
