Светлана искренне не понимала, как можно добровольно идти в центр. Туда, где падают бомбы, откуда приходят такие тревожные и противоречивые слухи. Туда, где, бросая вызов властителям страны, нагло развевается зеленый с бело-красными полосками флаг. Это же самоубийство.
Но они уже решили.
Хорошо, конечно, сидеть в уютной квартире на первом этаже. Замечательно играть в лото, не обращая внимания на бомбежки. Но не будешь же сидеть здесь вечно. Неизвестно, что будет завтра, в какое «лото» придется играть. Да и трое едоков не такое уж счастье, не хватало еще считать, кто и сколько съел — не такие сейчас времена. А там родители, им тоже трудно. Так же трудно не знать, что с ними, живы ли. И вообще, там бомбоубежище — все будет хорошо!
Пакет с вещами Ира решила оставить, хотя было жалко. Ничего, без кофточек и ночной рубашки как-нибудь можно обойтись — у родителей тоже вещей полно. А пакет потом можно и забрать, или Света Танюшке отдаст. Потом. Когда все будет хорошо.
— Слушайте, а вы не боитесь так идти? Попросите Аланбека, пусть отвезет.
— Аланбек с температурой лежит, простыл, — сказал Борис. — Неудобно.
— Ох, Боря! — Света понять этого не могла. — Вечно у тебя все неудобно! Ты не о других, о себе бы побольше думал. Ира, хоть ты скажи!
— Света…
— И ты тоже? Ненормальные! А ты не боишься, что твоего Бореньку окопы рыть загребут?
— Какие еще окопы? — засмеялся Борис.
— Глубокие! — взвилась Светлана. — И нечего ржать — так люди говорят! Может, и врут, а может.… Слушай, Ира, а давай ему руку перевяжем? Как будто ранен? На всякий случай!
Борису идея понравилась. Он немного поспорил, но так — для сохранения лица. Левая рука удобно легла на перевязь из куска черной материи, и Борис почувствовал себя героем приключенческого романа. Еще бы глаз перевязать!
— Присядем на дорожку.
— До свидания!
— Прощайте!
Через десять минут, миновав проходные дворы, небольшой стихийный базарчик и помойку около аптеки, на улицу Тухачевского вышли три человека. Высокий худощавый мужчина в сером плаще и натянутой на самые брови вязаной шапке смотрел только перед собой. Короткая черная бородка и рука на перевязи делали его похожим то ли на пирата, то ли на абрека, то ли просто на бомжа. Определить его национальность даже наметанному взгляду грозненца было трудно. Рядом шла стройная женщина в теплом пальто. Черные как смоль волосы скрывал такой же черный шарф, в серо-голубых глазах застыло странное выражение. Настороженность? Испуг? Вызов? Семенивший рядом мальчик в синей куртке смотрел вокруг с любопытством и никакого испуга не испытывал.
На плече у мужчины висела большая серая сумка, такую же сумку несла женщина. За спиной мальчика сверкал школьный рюкзак.
Борис, Ирина и Славик двигались в центр.
Ночью заметно потеплело, утром прошел дождь, и от вчерашней зимней сказки не осталось и следа. Мокрый ноздреватый снег сохранился лишь кое-где под деревьями, тротуары и дороги покрывали мутные лужи и черная грозненская грязь. Воробьев, голубей и грачей стало гораздо меньше. Людей, как ни странно, — больше.
Толкались на базаре, несли куда-то сумки, просто стояли без видимой цели. Но большинство тащило воду. Воду несли женщины и мужчины, чеченцы и русские, старые и молодые. Несли в ведрах, в канистрах, несли, кто в чем мог; у пожарного гидранта собралась небольшая очередь.
Вода была чистая, воды было много, и Борис с некоторой досадой вспомнил о канистре в сумке.
Закончился первый микрорайон, людей стало заметно меньше. Справа начинался частный сектор, слева, за бульваром Дудаева, застыли дома второго микрорайона. Славик увидел это название прошлым летом и очень удивился.
— Пап—мам, смотрите! — воскликнул он, показывая на табличку пальцем. — Вот дураки!
— Славик, не показывай пальцем! — машинально сказала Ирина. — Что там тебе не нравится?
— Ну как же, мама! Смотри, написано: «бульвар Султана Дудаева». Они что, дураки? Не знают, как Дудаева зовут? Вот он им даст!
Узнав, что бульвар назван так давно и вовсе не в честь президента Ичкерии, Славик немного расстроился: он уже представлял, как расскажет в школе о глупых художниках, не знающих, как зовут их президента.
Начал срываться мелкий дождь, и это было хорошо. Похоже, сама природа решила помочь самоубийцам.
Избегая открытых пространств трое прошли вдоль частного сектора по узкой и разбитой улице Лагерной и свернули на 1-ю Садовую.
Они ходили этим маршрутом за последние год-полтора много раз. Иногда просто не выдерживали ждать все более редкие троллейбусы, иногда не хотелось лезть в переполненный автобус. Когда-то Борис не мог даже представить, что будет добровольно проходить пешком такие расстояния, но ничего — привык. И дорога не казалась такой уж долгой — подумаешь, минут сорок.
Обычно дальше шли вдоль троллейбусного маршрута. Но это было раньше, теперь можно было бы сказать: «До войны». Сейчас идти так совсем не хотелось. Может, из-за проезжающих изредка машин, может, из-за того, что и эта улица казалась сейчас слишком широкой. Хотелось скрыться, спрятаться. От людских глаз. От самолетов. От войны.
От всего.
Двинулись дальше, вглубь частного сектора.
Здесь начинался район, еще в царские времена прозванный Бароновской слободой или просто Бароновкой. Вроде бы, в честь какого-то барона. В советские времена название попробовали сменить на более подходящее, и слободку переименовали в Красную. Ничего не вышло, новое название так и не прижилось, и район по-прежнему называли Бароновкой. Называли до революции, называли при советской власти. Называли и сейчас.
Больших домов здесь почти не было, сплошной частный сектор. Похожие друг на друга дома, спрятавшиеся за глухими заборами, и узкие улочки в тени фруктовых деревьев.
А названия!..
Улица Старозаречная и улица Станичная, улица Спокойная и улица Крестьянская. Улица Урожайная, улица Садовая, улица Виноградная. Не названия — песня!
Пройду по Абрикосовой,
Сверну на Виноградную…
По Виноградной они не пошли, пошли по 1-й Садовой. Здесь и увидели первый разбитый дом. Крыши у дома практически не было, одной стены тоже. Двор усеян вещами, разбитой металлочерепицей и красным кирпичом. Новомодный забор из двух рядов нержавеющих труб склонился к самой земле, часть труб вырвало с корнем. Хозяев не видно.
Метров через тридцать они уткнулись в воронку. Прямо на дороге. Асфальт по краям вздыбился, в воронку стекала жидкая грязь. Впереди, через квартал, что-то дымило.
Людей на улицах не было. Лишь на Станичной несколько человек таскали в грузовик вещи.
Еще один разбитый дом красовался на Тбилисской. Его начали возводить года два назад, быстро построили три этажа, мансарду, даже что-то вроде шахты лифта, а потом стройка заглохла. Куда упала бомба, понять было невозможно: крыша вроде цела, во дворе воронки тоже не видно. Но часть стены обвалилась, окна вырваны, и тревожно тянуло гарью.
