— Боря! Ты где? Помогай!
Борис стремительно обернулся: черные волосы рассыпаны по плечам, глаза совсем синие в полумраке, в одной руке ваза с цветами, в другой запотевшая бутылка. И — халатик!
— «Шипучку» возьми! — и то ли отчаянно, то ли смущенно: — Что, не нравится? Душновато…
— Нравится, — храбро сказал Борис, — очень нравится!
Поставил на стол вазу и бутылку, сходил за бокалами. Что же так стучит сердце? Сел, взял бутылку.
— Только без стрельбы! — попросила Ира.
Без стрельбы — так без стрельбы! Он, сразу успокоившись, снял фольгу, скрутил проволоку, нарочито медленно взялся за пробку, крутанул, раскачивая. Раз — зашипело. Два — Ира в шутливом испуге закрыла глаза. Три — сухой треск, пробка в руке, из горлышка струится холодный дымок. Ира открывает глаза и хлопает в ладоши.
— Молодец! А теперь тост.
— Тост? — в замешательстве повторил Борис. — Да я как-то не умею… Ваше здоровье!
Ира, не отрываясь, смотрела ему в глаза, ждала.
— Придумал! Давай выпьем за розыгрыш, за счастливый номер, благодаря которому я встретил тебя!
Бокалы соприкоснулись с тонким звоном, холодное вино обожгло горло, в голове зашумело.
— А я — тебя! — поставила пустой бокал на стол, запрокинула лицо и, закрывая глаза, добавила: — Выиграла!
Он обнял ее одной рукой — какая она тоненькая. Положил ладонь на прохладную шею, и сердце скатилось в бездну; стены, потолок, окна, кружась, отлетели куда-то. Ира запрокинулась, падая, целуя, сразу загораясь в его руках. Сам собой расстегнулся и упал тонкий халатик, исчезла куда-то рубашка, тонкое тело гибко изогнулось, и в его ладонь доверчиво вошла гладкая выпуклость, увенчанная твердой короной.
Время, казалось, остановилось. Он целовал и целовал ее, задыхаясь — шею, губы, набухшие короны сосков, опять губы. Ира страстно ловила его губы, прижималась, руки гуляли по его шее, плечам. Она вдруг стала маленькой, вся, уместившись в его руках, раскрылась, и Борис, чувствуя внутри готовую лопнуть пружину, бросился в ее трепетную глубину. Ира, всхлипнув, выгнулась дугой, сладкая судорога накрыла их одновременно и била долго, долго. И когда время, казалось, остановилось, возник взрыв, вспышка; они еще обнимали друг друга, но уже ощущали: удаляется… уменьшается… блекнет.
— Любимый, любимый… — прошептала Ира.
— Ира, Ирочка! — задохнулся от нежности Борис. — Я люблю тебя… лучше всех на свете.
Разговор
Возраст человека определить было совершенно невозможно. Лет тридцать, или пятьдесят, может, меньше, а может, и больше. Простое, но странно красивое в своей простоте лицо. И глаза… Совершенно непонятные глаза: грустные и веселые, наивные и мудрые, спокойные и завораживающие. Как сама жизнь.
— Здравствуй! — сказал человек. — Ты по-прежнему думаешь, что все это могло произойти с тобой в другом городе?
— Я не знаю.… Не могло?
— Нет, — сказал человек и посмотрел Борису прямо в глаза.
И столько в этом коротком слове было уверенности, столько грусти, что у Бориса пробежал холодок по спине.
— Почему?
Человек улыбнулся, и опять невозможно было понять, чего в этой улыбке было больше — грусти, сочувствия или… зависти?
— Почему? Потому, что тогда ты был бы другой, она была бы другой, все было бы другим.
— Хуже? Лучше?
— Это не важно. Просто — другим! Такого бы не было. Такое с вами могло случиться только в этом городе.
— Да почему же? Чем он такой особенный?
— Он очень особенный, Боря! Мало того — он такой единственный, — человек немного помолчал, разглядывая Бориса. — И именно поэтому вы могли найти друг друга только в этом городе. Тут все очень связано, Боря, — судьба города, ваша судьба.
— Мистика, — недоверчиво сказал Борис, в душе желая, чтоб его убедили в обратном.
Человек понимающе улыбнулся.
— Это не мистика. Я мог бы доказать тебе все с помощью формул, но ты не знаешь таких наук. Люди вообще их не знают. Поэтому можешь считать это судьбой, провидением. Или… вот так:
Отчего же ты молчишь вдруг?
Посмотри в его глаза, и не робей.
Столько долгих лет замыкал я этот круг,
Это я его привел на встречу к тебе.
Я привел его из тех стран,
Где затоптаны в песок осколки мечты,
Он прошел сквозь лес, через океан,
Он, конечно, одинок, так же, как ты.
[9]
— Кто привел? Кого? — Бориса, как в детском сне, накрыл сладкий ужас, захотелось немедленно проснуться. — Кто ты?!
— Неважно, — сказал странный человек. — Помни, помни всегда: твоя судьба, твоя жизнь, твоя любовь связаны с Грозным такими нитями, перерубить которые не под силу никому. Даже мне…
«А смерть?» — хотел спросить Борис, но экран покрылся помехами, потемнел и исчез.
Глава девятая
Грачи прилетели
Несколько дней они никуда не выходили. Мир съежился до размеров двухкомнатной квартиры на пятом этаже третьего микрорайона.
Война пока была видна только на экране телевизора. Старенький «Рубин» работал целыми днями, добросовестно пытаясь донести до своих временных хозяев ситуацию в зоне «наведения конституционного порядка».
Получалось не очень.
Центральное телевидение показывало одно, местное — другое, часто не очень похожее. К тому же телецентр включал центральные каналы только на время новостей и то далеко не всегда, занимая все остальное время своими репортажами. И хотя репортажи эти были по большей части просто съемками реальных событий, почти без комментариев, все равно закрадывались сомнения — скрывают, недоговаривают.
«Моздокская» группировка после боя у поселка Долинский полностью исчезла с экранов. Где находилась, что делала — оставалось только догадываться. Догадки подсказывали, что очень близко. Уж точно — с этой стороны Терского хребта, а может и ближе. По слухам к ней на помощь то ли уже двигалась, то ли только собиралась еще одна группировка — со стороны Кизляра.
«Южная» наглухо застряла на границе с Дагестаном. Оттуда время от времени показывали «картинки», всегда одно и то же.
Ночь или вечер. Темно, почти ничего не видно. Некоторое время на экране проглядываются только какие-то смутные пятна и тени, камера дергается, будто что-то выискивая. Вроде бы угадывается колонна бронетехники, но точно сказать невозможно. Наконец, камера успокаивается, на экране появляется силуэт военного, или двух. Начинается диалог.
— Здравствуй, брат! Как тебя звать?
