— Мы это хорошо понимаем. Эту тему я подниму в разговоре с премьером. Война не должна заслонить от нас экономическое взаимодействие. Уровень военных операций должен находиться под контролем с обеих сторон.
— Вы обещали принять наши деньги в свой банк. — Чеченец осторожно надкусил ломтик виноградного сахара, и Бернер успел заметить, как его белые зубы погрузились в розоватую стекловидную патоку.
— Я сдержу обещание. Моих финансистов слегка смущает природа этих денег. Интерпол отмечает усиление наркопотоков в России. Есть сведения, что на терминалах в Находке, Таджикистане и Азербайджане сидят ваши люди.
— Война требует денег. Не мы развязали войну. — Чеченец бесшумно поставил пиалу и смотрел на Бернера рыжими глазами.
— Остановка войны тоже их требует, — заметил Бернер.
— Вы должны быть уверены, что любое замедление или приостановка войны со стороны России будут нами оплачены.
— Главной платой, которую мы от вас ожидаем, остается договоренность сохранить в целостности весь нефтекомплекс. Наши войска, при любой интенсивности боевых действий, не тронут трубу и заводы. Вы должны со своей стороны сделать то же самое.
Чеченец с поклоном прижал руку к сердцу, давая понять, что их договоренность является не просто соглашением партнеров, но клятвенным обещанием.
— Мы, чеченцы, держим слово. В знак своего уважения Джохар посылает вам скромный новогодний подарок.
Он извлек из кармана крохотную коробочку. Раскрыл ее. Извлек из сафьяна золотой перстень. Протянул Бернеру.
Бернер принял тяжелый сияющий перстень, на котором арабской вязью были выведены речения пророка. Надел на палец. И почувствовал, как из перстня ударила жестокая, убивающая его сила, словно это был золотой отточенный зуб беспощадного зверя.
Поспешил снять перстень. Побледневший, испуганный, провожал гостя до дверей. Смотрел на палец, где виднелся розовый воспаленный ожог.
Он вызвал к себе Ахмета:
— Ну что, посмотрим твою олимпийскую деву?
— Я бы не советовал, Яков Владимирович. Но если настаиваете, посмотрим на расстоянии, в тире.
Они рванули по Москве на двух машинах. На передней, обтекаемой и стремительной, как хищная рыба, — Бернер с Ахметом. На второй, тяжелой и мордастой, как потный бульдог, — охрана. Мчались, пульсируя злой мигалкой, включая сирену, прорываясь на перекрестках под красный свет.
Бернер смотрел на заснеженные московские фасады и не мог понять, какая больная, извращенная страсть заставляет его мчаться, чтобы взглянуть на убийцу Вершацкого. Какое неутолимое порочное любопытство побуждает его посмотреть на женщину, которая через час всадит пулю в недавнего друга. В этом любопытстве был мучительный интерес, который вызывает любая смерть. И двойной интерес к той, что является орудием смерти. И к себе самому, обрекающему на смерть недавнего закадычного друга, вкладывающему винтовку в руки платному убийце. И влечение к женщине-убийце, тайное желание обладать ею и через это обладание освятить предстоящее действо, превратить его в жертвоприношение, в ритуал, в эротический культ. И, конечно же, влечение к Вершацкому, наивно предполагающему жить, любить женщин, увеличивать свое богатство и сегодня вечером повидаться за уютным столиком с ним, Бернером, предаться сентиментальным воспоминаниям. И к любовнице Вершацкого, которая родила и ждет к себе молодого отца, чтобы показать ему млечного младенца.
В его влечении были страсть, и порок, и необъяснимая глубинная мука, и сладость, и что-то еще, таившееся уже не в нем, а рядом с ним или над ним, нависшее, как безымянная, грозная, им управляющая сила. Все они: Бернер, Вершацкий, его любовница и младенец, женщина-снайпер, ингуш Ахмет, министр обороны, дочь президента, неведомые ему солдаты, умирающие в этот момент на улицах Грозного, — все были точками, в которых сходились линии геометрической фигуры. Эта фигура была плоской проекцией, тенью другой непознаваемой объемной фигуры, состоящей из множества граней, углов и уступов, недоступной земному мышлению. Эта фигура была подобна огромному метеориту, парящему в черноте Вселенной. Мертвенной серебристой скале, прилетевшей из беспредельного космоса и нависшей над их земной жизнью. И земная жизнь людей, в том числе и жизнь Бернера, была покрыта тенью этой безымянной космической глыбы.
Приехали в спортивный комплекс. Бернер в сопровождении Ахмета прошел прохладные светлые анфилады, где в стеклянных, отделенных от снега и вьюги объемах на зеленых полях играли в теннис, волейбол. Плавали в изумрудных бассейнах. Поднимали разноцветные штанги.
Дошли до тира. Ахмет попросил его подождать, исчез в дверях, а Бернер рассеянно смотрел на высоких худощавых спортсменов в живописных костюмах и удивлялся своей несвободе. Не он заставил себя явиться сюда. Не он принудил эту безвестную женщину стать орудием смерти. Не он, руководитель корпорации, ведет переговоры, зарабатывает деньги, назначает и свергает министров, создает глобальные проекты, пускается в увлекательные и опасные интриги. Не он стоит сейчас на мягком зеленом паласе под стеклянным куполом и смотрит, как красивый спортсмен с влажными, только что из-под душа волосами набрасывает на сильные плечи легкую куртку.
Это странное раздвоение, потеря себя напоминали головокружение. Жизнь выпала из фокуса, разделилась надвое, как в плохо настроенном бинокле, и в промежутке между двумя изображениями присутствовало нечто третье, темное, неочерченное, скрывавшееся под мнимой реальностью, проступившее, как черное, ведущее в бесконечность пятно. Он боялся его, чувствовал исходящую из этого пятна грозную, не имеющую воплощения волю, которая правила им, двигала его поступками и желаниями, в любой момент была готова утянуть его в бездну. Это походило на безумие и кончилось, когда в дверях появился Ахмет и с ним высокая молодая женщина.
У нее были светлые, коротко стриженные волосы, небольшое красивое лицо, спокойные серые глаза. На плече висела спортивная сумка, под свитером выступали невысокие крепкие груди, шея была повязана шелковым шарфом. У глаз собрались едва заметные тонкие морщинки. «Целится, снайпер, вот и морщинки…» — подумал Бернер.
— Познакомьтесь, — сказал Ахмет, — это Лена, член олимпийской команды… А это Яков Владимирович Бернер. Он знает трудности олимпийцев, собирается финансировать тренировки команды.
— Спасибо, — сказала женщина. — Трудностей действительно много. Помогите, и мы оправдаем ваши надежды.
Она произнесла это приветливо и спокойно. Ее серые глаза медленно и внимательно осмотрели лицо Бернера, остановились на переносице, и Бернер вдруг почувствовал себя мишенью.
Он никогда не поймет, что движет этой молодой привлекательной женщиной, которая вечером прострелит голову своему соотечественнику, улетит в Чечню и там, среди развалин, надев шерстяные, облегающие пальцы перчатки, станет терпеливо ждать, когда покажется в отдалении зазевавшийся русский солдатик, неся в руках котелок, или офицер, прижав к глазам окуляр, и тогда точными выстрелами она отправит их на тот свет. От нее слабо пахло духами. Губы ее были в полупрозрачной помаде. Она поправила сухими белыми пальцами свой шелковый шарф.
