Казино распушило павлиний переливчатый хвост, в котором блистало множество разноцветных огней. Здание банка напоминало синий кристалл, наполненный сгустившимся, твердым от холода воздухом. Ночной клуб мелькнул озаренным подъездом, из которого, как из ракушки, исходили непрерывные волны света.
Это была новая Москва, не похожая на ту, унылую, темную, обветшалую, где прошла его юность, где во дворах и подворотнях притаились печальные образы его сумеречного и тревожного детства. Эту Москву, отнятую у одряхлелых правителей, они, люди новой эпохи, отстроили заново. Обновили особняки и дворцы. Одели в драгоценные розовые, зеленые, золотистые цвета ампирные фасады. Позолотили купола возведенных храмов. Москва, омытая молодыми энергиями, осыпанная новогодним серебром, казалась ему прелестной женщиной с жемчужной улыбкой, румяными устами, темными, расчесанными на пробор волосами.
Так страстно и нежно чувствовал он Москву. Проносился по набережной вдоль реки с черными дымящимися прорубями и сахарными льдами, за которыми, словно розовое зарево с вкраплением красных звезд, парил Кремль.
Ему вдруг неодолимо захотелось в эти первые часы нового года побывать на Красной площади.
— Сверни-ка на мост! Давай к собору на площадь!
— Что, Яков Владимирович, может, прямо в Кремль? — не улыбаясь, спросил Ахмет, оборачивая свое каменное, опушенное бородкой лицо.
— Не сейчас, через пару лет! — ответил Бернер, не понимая, шутит он или верит в такую возможность.
Они промчались по мосту навстречу выраставшему из синего воздуха храму. Он был похож на громадный разноцветный чертополох, поднявшийся из заваленной снегом площади.
Машины остановились у собора. Бернер вышел, и его сразу же подхватили под руки огромные снежные великаны. Повлекли вдоль каменного парапета, кидали в лицо обжигающие горсти снега, слепили глаза изразцами, чешуйчатыми черепицами, белокаменными резными завитками.
Собор качал в пурге головами, как огромный динозавр. Дышал ледяным огнем, пыхал белой ртутью, доставал красными языками.
«Хорошо, — думал Бернер, огибая собор, оставляя позади размытые тени телохранителей. — Хорошо!.. Русь-матушка!»
Он вышел на площадь. Она выгибалась перед ним, и, казалось, ее кривизна была кривизной самой земли. Кремль, розовый, запорошенный, в зазубринах и зубцах, был столь огромен, что скрывался за выпуклостью земного шара. Топорщился заусенками, золотыми кустистыми крестами, чернел проемами и бойницами.
Площадь была белой, с черными пролысинами брусчатки. Казалась огромной льдиной, полярной шапкой, в которую был вморожен, застрял в торосах, стиснутый страшным давлением льдов, красный ледокол. Рубиновые звезды, окруженные морозным заревом, стояли над площадью, как дикие светила, зажженные в черно-синей полярной бездне.
«Как хорошо!.. — думал Бернер, испытывая сладостный мистический ужас перед площадью, на которой во все века пыталась закрепиться, обосноваться, зацепиться за брусчатку эфемерная жизнь, но ее, как былинку тундры, сдувало страшным вихрем, уносило прочь в черноту. — Нет, меня не снесет!..»
Он пришел на эту площадь, как победитель. Князья, цари, патриархи, оперные — в высоких шапках — бояре, кирасиры, гвардейцы, комиссары в кожаных куртках, вожди в фуражках и шляпах, их шествия, парады, колонны, их почетные караулы и катафалки — всех сдуло, унесло в черно-синюю трубу мироздания, где туманно, как вмороженная в небо кровь, пламенели звезды. Но теперь пришел он.
Бернер замерзал. Сквозь тонкие подошвы его ноги примерзали к площади, словно он стоял на раскаленном магните. Но ему было хорошо. Площадь принадлежала ему. Кремль с Теремным дворцом, Георгиевский зал с золотыми надписями гвардейских полков были его. Царь-колокол и Царь-пушка, Иван Великий и Архангельский собор, усыпальницы русских царей принадлежали ему, Бернеру. И возникла безумная мысль: здесь, на Красной площади, в центре Москвы и России, он, Бернер, отпразднует свое пятидесятилетие. На этой площади, где Сталин говорил в микрофон, откуда уходили полки в туманную военную даль, где падали на гранит Мавзолея штандарты с крестами и свастиками, здесь, на площади, он, Бернер, справит свой скорый юбилей.
Будет стоять на Мавзолее, приветливо махать рукой, улыбаться. Мимо пойдет вал праздничных воодушевленных людей. Карнавал Рио-де-Жанейро с танцовщицами, барабанами, бубнами. Рок-певцы со всех континентов, гремя ударниками и перламутровыми гитарами. Манекенщицы лучших мировых кутюрье. Победительницы конкурсов красоты в пленительных позах. Топ-модели с лакированных ослепительных обложек. Звезды Голливуда, награжденные «Оскарами». И он, Бернер, загорелый, в белом костюме, любящий их всех и любимый, будет махать им рукой, посылать с Мавзолея воздушные поцелуи.
Эта мысль не казалась ему невозможной. Его богатства, воли и власти, перед которыми склонится страна, будет достаточно для осуществления этого плана. И чтобы площадь знала об этом, чтобы уже сейчас почувствовала его господство, ему захотелось тронуть властной рукой брусчатку, оставить на площади свой отпечаток.
Он нагнулся, коченеющей ладонью стал разгребать снег, открывая темно-синий вороненый камень. Медленно приблизил к нему ладонь, помещая белые пальцы в черный квадрат. Прижал к камню. И почувствовал страшный удар, словно тронул электрический провод, будто к камню была подведена обнаженная высоковольтная жила. Площадь ударила в него током, отбрасывая. Он упал на парапет храма, смотрел испуганно вверх на заметенные купола. Они начинали шевелиться, вращаться, хрустели своими каменными зубцами, верещали шестеренками и валами. Не храм, а огромная мясорубка захватывала в себя Бернера, дробила ему кости, ломала череп, выдавливала и выпихивала кровавую жижу.
Он был пропущен через жуткую камнедробилку Красной площади, и она выплевывала на снег липкий мусор его перемолотых костей, красную жижу истертой плоти.
Он очнулся от бреда. Туманно-розовый Кремль. Недвижный, запорошенный снегом собор. Телохранители наклонились над ним:
— Что случилось, Яков Владимирович?
— Пошли! — сказал Бернер, не понимая, что с ним стряслось. — В баню… К министру…
Баня министра находилась почти в самом центре, среди каменных теснин, окруженная и скрытая от глаз высоким забором и бдительными стражами.
Автоматчики пропустили Бернера и одного из телохранителей, который нес следом подарки — персидский ковер, привезенный из Хорасана, и кривую саблю в золотых ножнах с изречениями из Корана.
— Пожалуйста, проходите! — сияя лаской, встретил их полковник-порученец, в легком спортивном костюме, влажный и розовый.
Они миновали маленький предбанник, где был размещен узел связи, батарея телефонов, связывающих баню с Кремлем, министерством, штабами, округами, космическими и ракетными войсками. Дежурный связист молча поклонился Бернеру.
Прошли второй предбанник, напоминавший музейную комнату, с портретом Петра I, с бюстами Суворова и Кутузова, с памятными вымпелами, сувенирами, макетами подводных лодок, ракет, самолетов.
