— Раздевайся!..
Этот окрик относился к нему, а он не мог оторваться от голых ног, представляя, как уходит под землю голое туловище, скованные руки, ударившая о дно голова, которую заваливали тяжелой глиной, а она кричала, дышала, вращала глазами, раздувала ноздри, пока ее закапывали, забивали ей губы и уши тяжелой землей, и она умолкала, ее мычание и стон глохли под толщей земли, и только торчащие ноги все растопыривали судорожно пальцы. Он не знал, кто это был. Быть может, Звонарь, которого увели, раздели, закопали вниз головой.
— Раздевайся, сука!..
Он ужасался, зная, что кончается его жизнь, исчезает ее последний ломтик, когда еще можно видеть круглый зайчик фонаря, слышать косноязычный окрик, чувствовать ледяное давление ветра. А потом — опрокидывающий удар, он проваливается вниз головой в тесную щель, обдирает губы и нос о выступы глины. Сверху начинают валиться сырые комья, и он мычит, задыхается, больше никогда не увидит, как дядька Антон жмет перламутры красными обрубками пальцев.
Эта мысль, как кипяток, ударила из сердца, шибанула в голову, в заледенелые жилы, растапливая в них окаменелую сгущенную кровь, и все в нем мгновенно вскипело, взбурлило жаждой жить, желанием уцелеть любой ценой, отодвинуть себя от страшной ямины.
— Не я убил певца!.. Убил лейтенант Пушков!.. Я в стороне бежал!.. Видел, как они сцепились!.. Певец с длинными патлами в черном пальто запутался!.. Взводный его ножом заколол!.. — Он кричал, отступая от ямы, торопился сказать, прежде чем ему нанесут оглушающий последний удар.
— Не ты, говоришь?.. Твой лейтенант Пушков?.. — В голосе чеченца не было недавнего свирепого хрипа, а удивление и сомнение, желание подробней узнать о случившемся.
И Клык вдруг почувствовал, что темная яма от него отодвинулась. Между ямой и ним встал взводный, которого он, Клык, успел поставить между собой и смертоносной зияющей щелью.
— Не расстреливал я ваших пленных!.. Я чеченцев люблю!.. У нас в поселке чечен живет, Фазиль!.. Он магазин держит, пивом, вином торгует!.. У него все есть!.. Хорошие сигареты, жвачка!.. Я ему товар грузить помогаю!.. После дембеля он меня в охрану возьмет!.. — Клык и впрямь страстно верил в то, что любил узкоплечего, с тараканьими усиками и большим горбатым носом Фазиля, который явился в их бедный, населенный безработными поселок, купил магазин, кирпичный склад, открыл бойкую торговлю. Днем и ночью у него можно было разжиться всем, включая и дурманное зелье, к которому мало-помалу приваживались малолетние куряки из школы. С парнями они хотели было отдубасить чеченца, спалить его магазин, но тот пригласил их к себе, накрыл стол с даровой водкой, с красной, закатанной в целлофан рыбой, они всласть наелись, напились и оставили чеченца в покое.
— Фазиль, говоришь?.. В охрану взять обещал?.. — Голос звучит уже без угрозы, с едва заметным сочувствием.
Клык чувствовал, что ямина еще больше от него отдалилась. Она была теперь покрыта настилом из его уверений, уже не грозила смертью. И радуясь тому, как увеличился малый ломоть остававшейся жизни, благодарный чеченцу, который его слушал, верил, сохранял ему жизнь, Клык торопился сказать:
— Я в ваших людей не стреляю!.. Всегда мимо целю!.. Вы за справедливость воюете, за свою свободу, за веру!.. Мы как оккупанты пришли!.. Ваши города разоряем, села жжем, как фашисты!.. Вы, как герои, за землю свою умираете!.. А наши офицеры — преступники, они нас воевать заставляют!.. Я к вам хотел убежать, с вами вместе сражаться!.. Только момента искал!.. — Клык чувствовал, каким зыбким, неверным становится мир после произнесенных им слов. Эти слова размывали четкие очертания мира, в котором он жил. Но в этом расплывшемся, затуманенном мире отодвинулась и скрылась грозящая ему смерть, сомкнулась страшная ямина, готовая его поглотить. Он не упадет в нее вниз головой, его не засыплют, не станут топтаться вокруг его голых торчащих ног, отаптывать их, как посаженное дерево.
— Говоришь, с нами вместе хотел воевать?.. Собирался стать моджахедом?.. Это мы сейчас проверим… Али, принеси гранатомет и к нему гранату… — Начальник разведки отослал одного из охранников, и тот унес шаткое пятно фонаря. — Видишь вон те дома?.. — Он протянул руку перед самым лицом Клыка, туда, где неясно туманились контуры здания. — Там у русских наблюдательный пункт… Пустишь туда гранату…
Фонарь замелькал на тропе. Вернулся охранник, неся трубу с заостренным веретеном гранаты. С Клыка сняли наручники, и он растирал затекшие запястья.
— Держи гранатомет… Четвертый этаж, крайнее слева окно… Там наблюдатель… Пустишь туда гранату… Только вздумай дурить, моя пуля, твоя башка!.. — Чеченец передал ему гранатомет. Принимая оружие, Клык допустил на мгновение безумную мысль — развернуться, ударить ногой охранника, пустить в другого гранату, в упор прожигая ему живот, запуская в нутро расплавленную шаровую молнию, кинуться к темным строениям, где притаились свои. Но твердый ствол автомата уперся ему в затылок. Подавленный и смиренный, он разворачивал трубу в сторону темного дома.
— Четвертый этаж, крайнее слева, понял?.. — Начальник разведки обманывал Клыка. Здания были безлюдны, заминированы. По всем подъездам и лестницам были натянуты тончайшие струны, прикрепленные к гранатам и минам. Только дикие кошки, сошедшие с ума от обстрелов, сновали по этажам, зажигая зеленые безумные очи.
Но Клык не угадывал обмана. Он различал на мутном фасаде высокое окно, веря, что в нем находится наблюдательный пункт и замерзший наблюдатель прижимает к глазам прибор ночного видения. Там мог оказаться Косой, который недавно, в день рождения, подарил Клыку стеклянную вазу. Или смешливый балагур Ларчик, никого не щадивший своими колкими шутками, которому хотелось дать тычка в шею, чтобы прикусил язык. Там мог оказаться взводный Пушков, часто среди ночи обходивший посты, чтобы взбодрить приунывшего, полузамерзшего наблюдателя. Теперь он должен был пустить в них гранату.
— Давай, бей точнее…
Клык положил палец на спуск, прижал слезящийся глаз к прицельной рамке, направил заостренный гранатомет во мглу. Медлил стрелять. Граната, влетев в окно, наполнит комнату взрывом, секущим вихрем осколков, и Косой, иссеченный сталью, будет лежать на полу, среди тлеющего тряпья, пока не унесут его на носилках. И потом самолетом доставят еловый ящик в уральскую деревню, и обезумевшая мать на деревенском кладбище будет падать почернелым лицом на красный кумач, хватать руками замороженное тело сына, причитать: «Коленька, сыночек мой, кто же тебя так порезал?.. Ручки твои такие холодные!.. Мамочку свою не обнимешь!..» Никогда не узнает, что это Клык убил ее сына.
— Что тянешь резину?..
Клык потянул за спуск. Реактивная струя толкнула его. Граната, как малиновый мохнатый репей, полетела к дому. Вонзилась в оконный проем. Погрузилась в каменную глубину, озарив желтым светом прямоугольник окна, словно в доме зажглась люстра. На грохот отозвались вокруг беспорядочные автоматные очереди потревоженных чеченских постов.
— Молодец, моджахед!.. — смеялся красно-бородый чеченец, хлопая его по плечу. — Не врал!.. Любишь чеченцев!..
