Она включила чайник. Машинистка ушла.
Евгения пила чай с печеньем. По приемнику передавали московские новости.
Завершился визит...
Начался визит... на аэродроме высокого гостя...
Шахтеры выдали на-гора... тонн. Тонн.
Послушайте репортаж нашего корреспондента... приехав на центральную усадьбу... литров молока от каждой коровы.
Из Новосибирска сообщают... досрочно.
Владимир. Владимирские строители... досрочно. Досрочно... Владимирские школьники с благодарностью... Помнишь летние кадры: тополиный пух, белые хоромы, зной, истома, крутощекая девочка-княгиня обрызгивает богомаза молоком, все прекрасно нереально, и вдруг из этого горнего мира — на землю, в грязь и кровь: ржанье, вопли ослепляемых, искаженные морды и лица... Тарковский гениален. Какие замечательные духи. Это сиренью. Сиренью?
Собор. Золотые ворота. Заборы. Грязная Клязьма. Весенний Владимир.
Андрей Рублев как пароль. Почему до сих пор нет партии Андрея Рублева? Надо основать. Это будет партия нежности... «Троицу» — каждой советской семье! Ты согласна быть генеральным секретарем? Как пахнет. И мы уже пропахли, как будто ходим по дну флакона с сиреневыми... Это что-то в духе Северянина... Когда здесь работали Рублев с Черным? весной? Не помню... вряд ли весной, — если, конечно, сирени пятьсот с лишним лет назад было не меньше, чем сейчас, — они бы сорвались с лесов. Кстати, знаешь, как было? Тамерлан направился на Москву, Василий приказал срочно доставить «Богоматерь» из Владимира, — москвичи ее встречали, как заступницу, спасительницу, — и что же? — Тамерлан не решился идти на Москву. А икона застряла в Кремле. Владимирцы: давай назад нашу Матушку. Но разве Кремль отдаст? Вот тогда и были посланы сюда Рублев с Черным, и они расписали Успенский собор: написали «Страшный суд», праздничный ряд, — все просто, чисто и величественно. Так что, потеряв, владимирцы приобрели. Но все-таки здесь было начало, все гениальное потом, позже, в Звенигороде, в Москве: «Евхаристия», «Архангел Михаил», «Павел», «Троица». Красками на яйцах и квасе. Санкирь, вохра, бакан, багор, празелень, лазурь, белила. Это как: абвгдеёжзийклмнопрстуфхцчшщэюяпомнючудное мгновенье: передо мной явилась ты! Как мимолетное виденье, Как гений чистой красоты. Санкирь, вохра, бакан, празелень... и — «Троица», «Спас». Да, «Спас», — это именно русский загадочный Спас. Икона из липы. Липа — мягкое, ласковое дерево. Липа неброско цветет, липовый мед желто-зеленый, прохладно-теплый, прозрачный, с едва ощутимой кислинкой. Тебе нравится липа? Кстати, есть такое имя — Липа. Ты хотел бы... Я люблю твое имя. Это грудное имя, оно рождается в груди: Евгения, — чтобы его произнести, мало горла, нужна грудь: Евгения. В нем тоже медовая певучесть: Евгения. Я тебя нарисую среди цветущих лип: светлое пятно рядом с темными бархатными стволами. Тягучие листья, тягучие и прозрачные, — просвечены солнцем. Медовые липы, истекающие сияющие липы, бархатные, почти пушистые темные стволы, светлые руки, расплывчатые голубоватые плечи, чернота и плавность глаз... На нас смотрят. Ну и что. Поп смотрит. Ну и что... он ведь целует прилюдно... Перестань. Хорошо, пойдем куда-нибудь, пойдем в ресторан, там можно обниматься и целоваться, пойдем, ты проголодалась?
...на европейской части территории страны будет преобладать холодная погода... минус... на Урале... снежные заносы... в Москве... Открылась дверь. Глаза машинистки были светлы, губы улыбались, но она сдерживала улыбку и нарочно хмурилась, — Евгения сразу все это увидела.
— Пьешь чаек, — сказала машинистка.
Евгения кивнула.
— Блюдешь фигуру. А это вредно, голубушка.
— Блюду, — откликнулась Евгения. — Хочу осиную талию.
— Да ты и так хороша.
Машинистка закурила, приоткрыла форточку.
— На улице, — сказала она, — и впрямь весна весной. Такой ветер. Так бы и стояла, выставив лицо. Такой ветер, наверное, омолаживает. Как ты думаешь? Вот бы залезла на крышу и торчала там, подставив физиономию этому ветру. Чтобы все эти проклятые морщинки разгладились, чтобы кожа стала чистой, гладкой, розовой, как у девочки... Пожалуй, стоит и груди обмыть этим ветром? Чтобы и они посвежели, поднялись, налились. За что нас бог наказывает морщинами и болями...
— Нечего было соблазнять Адама.
— А! из-за этого придурка!.. Ну уж! враки! Сам, небось, подмигивал, терся, а она только сказала: да. Ну, а гром грянул, — он в кусты: ничего не знаю, бабочек ловил, молчал. Может, и молчал. Но его молчание было громче и лютей любого зова.
— Вообще-то там змий был, он...
— А! вали теперь на змея!.. Женя, знаешь, со мною хочет... встретиться... Женя, это, конечно, свинство с моей стороны...
— Катя, мне уйти?
Машинистка виновато посмотрела на Евгению.
— Во сколько?
— В час.
— Хорошо.
— Женечка, извини ради бога.
— Перестань.
— Но я не могла отказать, он, как ребенок...
— Он — Алеша? — спросила Евгения, разбирая постель.
Машинистка кивнула.
На европейской части... Владимир, Рублев... преобладать... снежные заносы... и только посреди поля темный теплый круг с пушистыми деревьями, которые роняют вязкую смолу, — смола тепла, каплет на мои голые плечи, смола теплая на голые плечи, на платье: кап-лет, смола, кап-лет. «Они просвечены солнцем». Маленькие каплеобразные солнца. Они горячи. Чари. Каплеобразные чари! Ах! ах! ах! сверкают! ах! горят! Каплеобразные солнца. На плечи, на руки, на колени. Ах! ах! ах! вязкие липовые солнца. Липа, Липочка. Ах! ах! ах! вязкие липочки.
Чей-то лик среди лип, загадочный лик среди лип.
Я Лип. Я пришел, Ева-ения. Грудной голос. Ева-ения. Грудной голос. Ева-ения.
Ах! ах! ах! — кричит какая-то птица.
Я оботру краем платья твои ноги.
Мои ноги чисты, Ева-ения. Я шел по снегам. Я Лип. Я пришел осушить твои вечные слезы, Ева-ения. Я Лип. Я прошел сквозь снега. Мои очи чище горнего света.
Ахахах! на ногах кровь! — кричит невидимая птица. Она где-то здесь. Сидит на ветвях. Невидимая птица.
Ах! ах! ах! рвет платье!
Что ты делаешь, Ева-ения, женщина. Я Лип. Я пришел осушить твои вечные слезы.
Но ты порезал ноги. Наверное, наступил на битые бутылки, их тут много, всюду битые бутылки, куда ни ступи, всюду битые бутылки, Лип, сказала говорит говорю Ева-ения. Садись.
Я Лип.
А я Ева-ения, перевяжу твои ноги.
Ах! ах! ах! она перевязывает ноги! ах! на материи проступают алые пятна! слишком тонка, невесома материя твоего платья, женщина! твои бинты намокают и рвутся! ахахах!
Ах! ах! ах! она снимает рубашку! как же ты будешь перед ним голая? блудница! любодея хитрая!
