— Ваш заменщик еще не приехал? — спросила Сестра, разглядывая сбоку Осадчего.
— Нет, — ответил Осадчий.
— А у меня тоже дембель на носу, — сказала Сестра. — Союз! Ни душманов, ни желтухи. Вот где рай, а не в вашем Джелалабаде, — она взглянула на Дроздова.
— Это я погорячился, — откликнулся Дроздов. — Лично мне Союз представляется сказкой. На дорогах нет мин, а мимо зеленки — дачных садов каких-нибудь — едешь — и не стреляют.
— Там чудеса, там леший бродит, русалка... Кстати, — оживился сапер, — одного моего знакомого ташкентские русалки обобрали до нитки, даже портупею унесли.
— Меньше пить надо, — проворчала машинистка.
— Ну как не пить, — вздохнул сапер, — когда в кисельных берегах течет столько водки.
— А награды? — спросил майор.
— Награды? Вот награды они не взяли.
— Сознательные.
Сапер кивнул.
— Стыдливые. — Он помолчал, раскуривая сигарету. — Стыдливые русалки на ветвях сидят... Не пора ли выпить за Союз?
— Устроим танцы, а бокалы потом наполним, — возразил Дроздов.
— Ну, я обойдусь без танцев, — проговорил сапер. — Петрович, выпьем?
Дроздов включил магнитофон, разгладил черные густые усы... Осадчий взглянул на часы. Сестра сказала, что хочет с ним потанцевать. Осадчий ответил, что ему пора. Куда вам пора? Проверить... Без вас проверят. Глаза Сестры были дымчаты, щеки порозовели. Вас приглашает женщина, опомнитесь, сказала она, вставая. К ней направился Дроздов. Сестра улыбнулась. Первый танец я обещала новому капитану. Дроздов удивленно взглянул на Осадчего... У Сестры дрогнула бровь. Черноусый Дроздов отступил. Ну что же вы, сказала Сестра, дотрагиваясь до плеча Осадчего, — тот медленно поднялся. Он был чуть ниже Сестры. Вела она. Вы слишком напряжены, расслабьтесь, шепнула Сестра. Я вас еще не поздравила, шепнула она, поздравляю, — губы, покрытые прохладной кремовой помадой, коснулись красной шелушащейся щеки. Осадчий вздрогнул. Да что вы, ей-богу, я не кусаюсь.
Машинистка танцевала с Алешей, Евгения с рослым Александровым. Петрович и сапер закусывали. Ямшанов неторопливо очищал апельсин, посматривая на танцующих. Черноусый Дроздов курил у окна, бросая обдирающие взгляды на туго обтянутые материей бедра Сестры, на ее голые руки, шею, клубящиеся глаза. Сестра в вишневом платье с расплывчатыми черными иероглифами была в эту ночь особенно хороша.
Наступила пауза, и вновь зазвучала музыка, и все женщины вновь танцевали: Евгения с Ямшановым, Сестра с Дроздовым, а машинистка с прежним партнером гитаристом Алешей.
Сапер предложил Петровичу еще по чуть-чуть. Петрович охотно согласился, прожевал, взял свой стакан, и они чокнулись.
Женщины запросили передышки. Сестра вышла. Машинистка устроилась рядом с Алексеем. Магнитофон выключили.
— Алексей, а «Подмосковные вечера» вы знаете?
Лейтенант взял гитару, запел. Машинистка подпевала. У них так хорошо получалось, что никто не решался нарушить дуэт.
— Значит, здесь жили огнепоклонники, — сказал Ямшанов, протягивая Евгении очищенный плод с рыжими ранками. — И может, на Мраморной у них был храм с огнем?
— Или она была горой молчания, — отозвалась Евгения, беря апельсин. — Спасибо.
— Вы же говорили, они строили башни.
— Иногда оставляли умерших на скалах — лишь бы они не соприкасались с землей.
Указательные пальцы надавили на полюс шара, и он распался, засочился, по руке поползла рыжая змейка, Евгения слизнула ее и, почувствовав взгляд, скосила глаза. Краснолицый капитан смотрел на женщину с темными и недлинными волосами, в кофте из мягкой тонкой белой шерсти и в коричневой юбке пристально и бездумно.
— Сергей Николаич, — позвал Осадчего Ямшанов. — Что же ты не ешь апельсины, бери, вкусно, — сказал он, указывая на оранжевую горку в большом блюде посреди стола.
— Нет, мне пора, — откликнулся Осадчий, оглядываясь на дверь.
Дверь открылась, и вошла Сестра с короткой светлой косой.
— И что же, Евгения, — продолжил Ямшанов, — с ними случилось?
— С зороастрийцами? Пришли арабы и разрушили все храмы, загасили все огни, перебили собак. Зороастрийцы любили животных, особенно коров и собак.
— Так вот почему — идешь по кишлаку, и никто не гавкает, — произнес Александров. — Я все думал, в чем дело?
— А теперь пришли мы, — сказал сапер, затягиваясь сигаретой, роняя пепел на рукав. — Мстить за зо... ваших астрийцев, Евгения.
— Ну, мы не храмы пришли разрушать, — возразил Александров, насмешливо взглядывая на сапера. — И без попов. Мне все равно, кому они здесь молятся.
— А мне не все равно, — сапер помахал рукой с дымящейся сигаретой перед лицом. — Как проснусь, бывало, как вспомню, что собак перебили и огню не молятся... Сволочи. Сколько мин собачки обезвредили бы, сколько «итальянок», фугасов.
— Да ты про этих зороастрийцев, небось, только услыхал, — простодушно заметил майор.
— Петрович, какая разница, за кого. Просто всегда хотелось кому-нибудь и за кого-нибудь сердце отдать, всегда в Гренаду тянуло!
— Костя, рассказал бы ты лучше о Союзе.
— Потом, Петрович. Сначала надо выпить. И выпить за Гренаду. — Сапер оглянулся на Ямшанова. — Надеюсь, особый отдел выпьет за Гренаду?
Ямшанов обнажил зубы, сузил глаза, покачал головой.
— Гм... Ну что ж.
— Слушай, Костя, — позвал сапера Петрович.
— Да нет. Просто не пьющий в компании... как бы это сказать...
— Лучше ты, — сказал Петрович, наступая под столом на ногу саперу, — расскажи про отпуск. Как там в Союзе?
— В Союзе? Там чудеса... Цепные коты там. Сидят на золотых цепях и ходят вокруг да около, сказки говорят.
— Какие сказки? — спросил Ямшанов весело.
Майор снова наступил под столом на ногу саперу.
— Петрович, что вы, как медведь, — сказала машинистка.
Майор уставился на нее. Сообразил. Подмигнул. Катерина хмыкнула озадаченно.
Сапер с улыбкой глядел на Ямшанова.
— Сказки все те же, Ямшанов.
— Алеша, а военные песни вы знаете? — спросила Катерина.
— Афганские?
— Нет, нет. «Темную ночь». Или «Враги сожгли». Мой отец воевал и очень любит эту песню.
— Катерина, новая война — новые песни! — воскликнул Дроздов.
— Они все мутные, блатные какие-то, не люблю, — поморщилась машинистка.
Сапер засмеялся.
— Какая война? Где война?
