Видно, простыл.
Снег скользил по резине плаща.
Освещая склоны Мраморной и бледную степь, вверху плыли огни, плыли, покачиваясь, и, глядя на них, Черепаха спокойно подумал, что никогда не вернется в город первого снега.
Наутро снег начал таять, и город у Мраморной горы погрузился в туман.
Но настроение у всех было праздничное: из Кабула вернулась колонна с почтой, кедрами, сигаретами и ящиками сгущенного молока и апельсинов. Говорили, что каждому достанется по два апельсина, по две банки сгущенного молока и по две пачки печенья.
С утра все готовились к Новому году. Мыли полы в казармах и ленинских комнатах, украшали кедры игрушками: разнокалиберными гильзами на нитках, спичечными коробками. За банями и каптерками месили тесто, чистили лук, картошку, промывали рис, изюм, мясо, собирали топливо: щепки, тряпки, верблюжью колючку, — в тумане загорались костры.
2
И в двенадцать часов Новый год начался: город ударил в небо из разнокалиберных стволов, туманная черная пучина изукрасилась зелеными и красными гирляндами очередей и разноцветными огнями ракет. Город свистел, трещал, хлопал и кричал: ааа! ааа!
— Урааа!
Крыши и улицы города озарялись разноцветным светом десятков крошечных солнц. Очереди пересекались, ломались, выписывали круги, — автоматчики и пулеметчики пытались начертать на небе все четыре цифры наступившего года. Аааааа! Ааааа! Ураа!
— Аааа! — кричал город туманной беззвездной пучине. — Аааа! Ураа!
Трещали автоматы, хлопали и шипели ракеты.
Аааааа! Ааааааа! Ура! Ура! Ура! Урааааа...
— Ура! — выдохнул черноусый капитан и осушил стакан.
Его примеру последовали все мужчины. Женщины медлили.
— Бабоньки, пейте, — сказал толстощекий лысоватый майор, цепляя вилкой капусту. — Пока Дэшэбэ не отобрал.
Начищенные, наглаженные офицеры закусывали, весело и ободряюще поглядывая на женщин. Белейшие подворотнички освежали и молодили мужские лица.
Наконец женщины выпили.
— Фуй... — сморщилась машинистка.
Евгения закашлялась, ей подали воды.
— Душегуб вы, Дроздов, — сказала машинистка.
— Ну, Катерина, — откликнулся черноусый капитан, разводя руками, — мой хохол еще не научился гнать шампанское. Но по горилке — мастер высшего класса. Прозрачна, как девичья слеза, горит, не пахнет.
— Ах, девичья слеза не горит, — улыбнулась Сестра, — иначе все мужчины давно бы сгорели.
— А это, Лариса, смотря, что за девица плачет, — возразил черноусый Дроздов. — Если девка — огонь, то горючими слезами.
— То есть самогонкой, — заключил сапер, сидевший в углу.
Все засмеялись.
— Во всем полку не найдете самогонки лучше, — сказал черноусый Дроздов. — Да, Петрович?
Толстощекий лысоватый майор причмокнул и кивнул:
— Экстра.
— Три прогона, специально для Нового года.
— Новый год — мой любимый праздник. Всем праздникам праздник, — сказала Сестра. — Свечи, шампанское...
— Скажу хохлу, что, если он, сукин сын, не научится к следующему Новому году гнать шампанское, — не видать ему дембеля как своих ушей! — воскликнул Дроздов.
— Ну уж спасибо, следующий год мы будем встречать дома, — сказала машинистка.
— Так я говорю про старый Новый год!
— Телевизора не хватает. Дома как? Стол. Телевизор. Райкин.
— А я однажды Новый год на лыжах встречал, — подал голос полный русый лейтенант.
— В бане? — спросил сапер.
Все засмеялись.
— Почему в бане? — пробормотал лейтенант, краснея.
Как пахнет кедром. Настоящий новогодний запах. А этот год чего? чей? обезьяны? крысы? Как говорится, на обезьяну надейся, а сам не плошай. Вот именно. Это год Ослов. Ослов? Да. Как это? Там же в единственном числе. Там, возможно, в единственном, а здесь — во множественном. Кедр кабульский? Из-под Кабула. Пахнет? Не чую. Слишком тонкий аромат для твоего носа, Петрович. Что мой нос? нос как нос, а от кедра никакого духа. Так это тебе не ель, Петрович, это от ели дух валит, а тут амбра, тонкие струйки... ты подойди и сунь нос. Мы как-то встречали Новый год в еловом лесу. Нет, кедр просто замечательный. Целый день сегодня за ним охотились, еле умыкнули. У кого? у саперов? танкистов? Секрет, и ты, Алешка, молчи! Нет, кедр просто прелесть, лохматый, толстый, и как вы, мужчины, разукрасили его. Капитан, улыбаясь, разгладил свои густые усы, взглянул на русого лейтенанта.
— Ну что, Алешка? Наливай.
Лейтенант достал из-под кровати трехлитровую банку.
— Не надо спешить, — сказала машинистка.
— Какая ж тут спешка, пора, — возразил толстощекий лысоватый майор.
— Дэшэбэ как пить дать нагрянет. У него нюх.
— У него нюх, а у меня на шухере дневальный. И вот под рукой телефон, — ответил черноусый Дроздов.
— Нальем и Дэшэбэ.
— Не пьет. Спортсмен.
— Ас Крабовым, бывало, после баньки... — Майор вздохнул.
— Интересно, на чем этот погорит, — пробормотал задумчиво сапер, глядя на прозрачную жидкость, льющуюся в граненый стакан.
— Кандагар горячее местечко, а он не погорел.
— Здесь — погорит, — сказал сапер, потирая багровый шрам на подбородке.
Женщины пить отказались. Мужчины взяли стаканы.
— За что выпьем?
Затрещал телефон. Офицеры на миг застыли и тут же проворно выплеснули самогонку в банку, сунули ее под кровать, оглянулись на дверь. Раздался стук, и дверь открылась. На пороге стоял капитан особого отдела Ямшанов.
— С Новым годом. Я имел приглашение от Ларисы и решил им воспользоваться, — сказал Ямшанов.
Черноусый Дроздов посмотрел на Сестру, несколько растерянно улыбнулся.
— И уговорил пойти, — Ямшанов посторонился, — Сергея Николаевича.
В комнату вошел Осадчий. Улыбка кривила его губы.
— Капитана, — добавил Ямшанов.
— Сергей?! Поздравляю! — воскликнул Дроздов.
Офицеры вставали и пожимали руку невысокому, коротко остриженному Осадчему.
— Алешка, два стакана, быстро!
Алексей полез в тумбочку.
— Как вам удалось его привести? — спросила Сестра Ямшанова, восхищенно глядя на Осадчего.
— Удалось, как видите, — скромно ответил Ямшанов.
Машинистка с неудовольствием смотрела на краснолицего Осадчего. Алексей наполнил стаканы. Ямшанов покачал головой и сказал, что ему нельзя. Почему нельзя? Ямшанов улыбнулся: язва. Осадчий начал отнекиваться, но на него насели, говоря, что он живет, как монах, книг не читает, кино не смотрит, в отпуске не был, от такой жизни запросто можно свихнуться, — помните, свихнулся тот, с кофейной фамилией? ему хватило месяца, а здесь за плечами уже два года, третий пошел, и какой повод: двойной праздник — звезда и Новый год. Осадчий взял стакан. Тогда и Сестра попросила налить ей чуть-чуть. Граненые сосуды с прозрачно-жаркой жидкостью сошлись над столом. Пили за Осадчего, чтобы удача не изменяла ему и в этом году.
