Житков различал доносившиеся сверху голоса. Спокойный баритон хозяина звучал реже всех: Глан скупо бросал короткие реплики.
— Времена изменились, старина, — гудел простуженный бас Мейнеша, — только крепкая рука может навести порядок в этом сумасшедшем доме, а у нашего капитана именно такая рука.
— Собака любит крепкую руку с хорошей плеткой, — сердито сказал Глан.
— Ты можешь оскорблять меня. Я прощу тебя, как прощают детей, не ведающих, что творят…
— Зато ты очень хорошо знаешь, что делаешь, Юстус. Но ты должен знать и другое: ни один из тех, кто изменил, не получит пощады. Горе тому, кто по приказу немецкой падали, вроде твоего Вольфа, нанесет нашей матери-родине хотя бы царапину, — твердо проговорил Глан.
— Он знает, чего хочет.
— В этом-то я не сомневаюсь: хочет стать нашим хозяином. Но мы не хотим поступиться и крупицей своей свободы!
— Прикажешь есть ее с хлебом вместо масла — твою свободу? — проскрипел рыжий Вилли.
— Молчи, ты! — сурово прикрикнул Глан. — Тебе-то что здесь нужно?
— Вот как! Ты отваживаешься говорить мне это в глаза? — Рыжий скрипуче рассмеялся: — Хотя бы только поглядеть, кто прячется у тебя в подполье…
— Что он имеет в виду, Элли? — спросил Глан.
«Почему “Элли”»? — мелькнуло в сознании Житкова, но раздумывать над этим у него не было времени.
— Не знаю, отец…
— Что ж, ты станешь отрицать, Элли, что я видел тут человека? — спросил рыжий. — Куда же он девался, а?
— Право, Вилли, ты пьян!
— А ты все-таки загляни, — ехидничал рыжий, — загляни-ка в свой погреб, Ивар!
— Ты и впрямь хватил лишнего, Вилли, — нахмурился Глан.
— С тобою нынче не сговоришься…
Сквозь удары волн Житков услышал, как шаркающие шаги рыжего направились к двери, как дверь хлопнула, и свист ветра на мгновение ворвался в хижину.
— Он прав, — прохрипел Мейнеш. — С тобой сегодня не сговоришься. Пойду и я. Вот здесь… голландский табачок для тебя, Адмирал.
— Мне от тебя ничего не нужно, — хмуро бросил Глан.
— Так, так… — Мейнеш помолчал. — И все-таки я скажу тебе, Ивар: сопротивление теперь бесполезно. Мы с тобою не дети, чтобы убаюкивать себя сладкими мечтами.
— Вот и я говорю: то, что позволительно дураку Тэдди, непростительно тебе — Юстусу Мейнешу. Так-то!
— Будь здоров, Ивар.
— Хотел бы пожелать тебе того же, Юстус, да язык не поворачивается.
Раздался крепкий удар двери, тяжелые шаги боцмана.
— Так-то, Элли… — после долгого молчания произнес Глан. — Что нос повесила?
— Я виновата перед тобой, отец. Я говорила неправду.
При этих словах люк над головой Житкова поднялся:
— Выходите, русский!
— Русский?! — прошептал Глан, с удивлением глядя на показавшегося из погреба мокрого Житкова.
— Он бежал с «Марты», отец. Я вытащила его из воды.
— Русский?.. Правильный поступок! — одобрительно проговорил Глан. — Но если он русский, то не следует ему попадаться на глаза «синим курткам».
— Да, меньше всего и я хотел бы попасть на глаза «синим курткам», хозяин, — сказал Житков. — И вообще хотелось бы как можно скорее убраться с вашего острова.
— Верно, он стал негостеприимным, — вздохнул старик. — Это нужно признать. Но — не наша вина!
— Я уже понял.
— Вы настоящий… Оттуда? Из России?
— Оттуда, — улыбнулся Житков.
— Тогда… — Глан широко шагнул к Житкову и протянул ему руку. — Этот дом — ваш дом!
— Нет, нет, отец! Его нужно как можно скорее увести отсюда. Вилли видел его.
Житков с удивлением смотрел на Эля. Сидя в погребе, он думал, что ослышался, что ему просто показалось, будто старый Глан обращается к Элю, как к девушке. Но перемена, происходившая сейчас на глазах Житкова, все повадки, все движения юного существа, которое он принимал за юношу, — не оставляли больше сомнений. Старый Ивар-Адмирал, покачав головой, спросил:
— Ты уверена, дочка, что его видел рыжий?
При этом невольном разоблачении Элли опустила глаза.
Житков ответил сам:
— Да, рыжий видел меня в окошко.
— Тем хуже, — серьезно проговорил Глан. — Это знакомство не из тех, которыми стоит гордиться. Пожалуй, ты права, Элли: нужно переправить русского. А куда? Может быть, к Нордалю? Но, во-первых, дай-ка ему переодеться.
— Как бы Тэдди не помешал нам, отец, — опасливо сказала Элли.
— Щенок был уже здесь?
Элли молча показала на чемодан юнги.
Старик сдвинул брови. Потом решительно взял чемодан и, растворив дверь, с размаху выбросил его на улицу.
— Незачем ему ходить сюда!
Элли подала Житкову сухую одежду и, потупившись, вышла из комнаты.
Странности нового пастора
Пастор Сольнес, он же Зуденшельд, знакомился с приходом. К своему огорчению и удивлению, причетник Хуль увидел, что знакомство это идет совсем не по тому пути, о каком он мечтал, поджидая нового священника.
Вместо того чтобы раздуть пламя веры в сердцах прихожан, остававшихся верными Богу, священник обратил все свое внимание на тех, кого покойный Никольсен не называл иначе, как богоотступниками. И первым среди них был Нордаль Йенсен. Тот самый Йенсен, чье поведение всегда служило прежнему священнику темой для проповеди, когда нужно было показать пример пагубной жизни, ведущей прямо в ад.
Когда Хуль пробовал намекнуть новому пастору на безнадежность его попыток обратить слесаря, Сольнес только усмехался.
— Линия наименьшего сопротивления — не мой удел, господин Хуль, — отвечал он. — Тот, чье сердце принадлежит Господу Богу, найдет к нему дорогу и без моей помощи. Не приятней ли будет Небесному Отцу возвращение отвернувшихся от него?
— Посмотрим, посмотрим, господин пастор, — скептически отвечал Хуль. — Но думается мне, что вы придете к тому же, к чему пришел и покойный отец Никольсен — не метать бисера…
Хуля беспокоила не столько напрасная трата сил чудака-пастора, сколько то, что возня с маловерами не сулит никакого дохода. Выколотить хотя бы крону из этих богохульников? Об этом нечего и думать! Но не может же он, Хуль, жить одними надеждами на Царство Небесное!
Если бы не дружба, завязавшаяся у Хуля с рыжим Вилли, время от времени ссужавшим его несколькими кронами, причетник давно уже должен был бы заняться рыбной ловлей, чтобы заткнуть прорехи своего бюджета. Спасибо Вилли! Хотя он и был чужаком на их острове, но, по-видимому, лучше соотечественников Хуля понимал, как тяжела миссия людей, посвятивших себя небу.
