— Да, Цыган, — сказал Кульга. — Война.
В ресторан пришел тренер. Анатолий Генрихович как-то сразу осунулся, постарел, усилием воли он старался сохранить на лице обычное спокойствие.
— Матч отменяется. У моряков в Кронштадте полная боевая… Нам тоже приказано возвращаться по своим частям.
Миклашевский положил на стол тяжелые кулаки, сжал до хруста. Война его не пугала. Он уже знал, что такое война. Был под обстрелом, имел ранение, правда, очень легкое, под Выборгом почти полтора года назад. Перед глазами вдруг встали печальные лица Елизаветы, Андрюшки… Все прочие мысли как-то сами собой отодвинулись, расступились. «Когда же теперь увижу Лизавету? Андрюшку? Да и встретимся ли?» Голос Кульги возвратил его к действительности.
— За нашу победу!
Звонко чокнулись. Выпили. Говорили шумно, громко. Зомберг вынул карманные часы, открыл крышку, изучающе смотрел на циферблат, словно стрелки могли ему подсказать что-то важное и главное, потом встал:
— Пора.
Они торопливо покинули ресторан. Выйдя из ворот парка, каждый невольно оглянулся, как бы прощаясь, грустно скользнул взглядом по красочной афише, на которой были изображены боксеры в ближнем бою.
Перед автобусом Кульга вдруг повернулся и поспешил к воротам. Подойдя к фанерному щиту, он вынул перочинный ножик и осторожно снял афишу.
— Товарищ военный, что вы делаете? — крикнула контролерша. — Нельзя брать!
— На память, — ответил Григорий, сворачивая плотный грубый лист бумаги. — Теперь это уже история.
Глава третья
1
Добравшись до Луги, Игорь Миклашевский на привокзальной площади встретил попутную машину из авиачасти. В кузове уже расположились несколько красноармейцев, механик и двое летчиков. Миклашевского узнали, к нему потянулись руки:
— Давай, боксер, скорее!
Игорь подал свой чемодан и забрался в кузов. Круглолицый с пушистыми бровями механик ладонью постучал по кабине:
— Трогай!
В кузове лежали два больших ящика и мешки. Миклашевский устроился на плотном брезентовом мешке рядом с летчиком. Игорь обратил внимание на шрам возле левого глаза и орден Красной Звезды на груди. Полуторка помчалась по брусчатой мостовой, мимо прокопченных корпусов тигельного завода, из труб которого в небо шел густой черный дым. Летчик, доставая папиросу из деревянного портсигара, предложил Миклашевскому:
— Закуривай, лейтенант.
— Спасибо, не курю, — ответил Игорь. — Берегу легкие.
— Предрассудки, — сказал летчик, чиркая зажигалкой. — Никто толком не знает, что полезно, а что вредно. — Он раскурил папиросу. — И мы не знаем, что ждет нас впереди, даже на один день вперед не знаем. Представляешь, позавчера меня провожали в отпуск, гуляли в ресторане на станции, а я только и успел добраться до Ленинграда, как началось… Ну, кинулся к военному коменданту, отметил документы — и назад.
Игорь слушал летчика со шрамом под левым глазом и невольно соглашался с ним, и еще думал о том, что Лизавета теперь к нему не приедет, ее просто не отпустят с работы. Думал он спокойно и рассудительно, как будто смотрел на свою военную жизнь со стороны. Волнения и переживания поутихли, приглохли, хотя все же было чертовски обидно, что война спутала все планы. А так хотелось выступить на чемпионате страны, на личном первенстве! Впрочем, слово «хотелось» он мысленно произносил лишь в прошедшем времени. Бокс тоже отодвинулся куда-то назад, в голубую дымку, в близкие довоенные дни, за ту невидимую резкую черту, которая властно перечеркнула, провела границу в жизни страны, в его жизни, четко отделив прошлое от настоящего, тревожного и неясного. Миклашевский расстегнул ворот гимнастерки, встречный ветерок трепал его волосы, освежал лицо…
А день выдался солнечный, по-летнему теплый. Позади оставались деревянные дома Луги. Машина свернула с большака на проселочную дорогу, которая легла потертым желтым армейским ремнем на ржаное иоле и уходила в жидкий березняк, а за ним проглядывались огромные высокие ели.
Миклашевский, прижимая коленкой подпрыгивающий чемодан, держался правой рукой за борт кузова. Грузовик трясся и подпрыгивал на ухабах, колдобинах разбитой пыльной дороги, натужно гудел мотором.
— Ночью той мы дежурство несли, — видимо, не впервой рассказывал механик с пушистыми бровями о налете фашистов. — В землянке сидели, значит, мы, механики, летчики дежурного звена, и на нарах спал политрук. Мы болтали о том о сем. И тут вдруг слышим на рассвете отдаленный гул моторов. Летят, значит. Но кто летит, мы еще не знаем. А гул идет натужный, тяжелый. Мы, механики, народ дотошный, привыкли по звуку мотора многое определять. Нам, значит, сразу и понятно, что ненашенские самолеты, что не один и не эскадрилья — поболее. Пожимаем плечами в недоумении. А тут телефон захрипел. Звонят из штаба дивизии. Лейтенант Свешников схватил трубку. Слышимость была плохая. Он все переспрашивал. Политрук проснулся, не понимая, что происходит, не разобравшись, значит, возбужденно и радостно закричал: «МиГи прилетели! МиГи, понимаешь! Потому и звонят нам». А лейтенант Свешников все старался понять, что говорят из штаба, наконец вник и повесил трубку. А самолеты уже почти над самым аэродромом. Свешников, полураздетый, в нижней рубахе, хватает оружие свое и кричит: «Боевая тревога! Включай сирену!» Политрук хотел было возражать, но Свешников потянул его к выходу, показывая на блеклое небо: «Там не МиГи! Понятно?»
Миклашевский, подавшись вперед, ловил каждое слово механика. Ему, как и другим, хотелось поподробнее узнать о начале войны, о первом боевом крещении, о налете. Он жил уже командирскими заботами, мысленно перенесся к своим прожектористам. Все личное как-то само собой отошло на задний план.
— Сообщение о налете, значит, пришло к нам вместе с самим налетом. Как сейчас помню, мельком взглянул на циферблат ходиков в землянке, стрелки показывали три часа сорок одну минуту, — продолжал механик, заново переживая события. — Мы все, техники и мотористы, кинулись к своим истребителям, летчики бежали за нами, а на головы уже летели с воем бомбы. Летчики наши молодцы, прямо со взлета дежурное звено повело бой…
— А фашистов поймали прожектора? — жадно вставил вопрос Миклашевский.
— Насчет прожекторов, лейтенант, убей меня, что-то не помню. Может, и были они, только же стоят белые ночи, светло и так, как днем! А вот зенитки наши лупили здорово. Разрывы белыми облачками вспыхивали на небе, видно даже было очень хорошо. Только все недолет да мимо. И пулеметы застрочили, бойцы из винтовок палили, командиры из пистолетов. Я тоже, когда звено ушло в небо, схватил винтовку. Две обоймы разрядил!
— Сбили хоть одного? — допытывался летчик со шрамом возле глаза.
— Я-то? — переспросил механик. — Думаю, что попал, а вот сбить не сбил.
— Да не ты — истребители. Они же бой вели?
— Тоже не сбили.
— Ни одного? — не унимался летчик.
