Обессиленные в непрерывных кровопролитных боях, сильно поредевшие части 51‑й армии не сдержали натиск отборных немецких дивизий и попятились. Знаменитая 11‑я армия Манштейна, которая триумфально прошла по странам Европы, прорывала оборону, вторгалась в просторы Крыма…
Прилегающая к Сивашу глубокая Карповая балка открывала широкий проход в Крым между озерами Киятское и Красное. Здесь и вгрызлась в сухую солончаковую землю 106‑я дивизия полковника Первушина и не отступила ни на шаг. Несколько дней и ночей полки дивизии сдерживали бешеный натиск 46‑й пехотной дивизии и их танков. Они не давали возможности немцам овладеть выходом в Крым. Первушин знал, что у них за спиной, да и у всей 51‑й армии, нет запасных позиций, что там открывается безнадежно-ровный, открытий, как ладонь, степной простор.
Но соседние дивизии уже попятились, и встык хлынули немецкие танковые подразделения.
Ночью в штабную землянку к Первушину заскочил на потрепанной «эмке», всего на несколько минут, генерал Батов, командующий 51‑й армией. Он кратко обрисовал катастрофическое положение: передовые немецкие части движутся к Симферополю. Фронт разорван на две части. Приморская армия и батальоны морской пехоты отходят на юг, в горы, на защиту Севастополя, а три стрелковые дивизии – 156‑я, 157‑я, 271‑я, остатки кавалерийской дивизии, остатки артиллерийского полка и другие подразделения вместе со штабом 51‑й армии уходят на юго-восток, к Керченскому полуострову, к оборудованным Акмонайским позициям.
– Немцы прорвали оборону, выходят в Крыму на оперативный степной простор. Никаких запасных позиций у нас в тылу нет. Их не успели соорудить. Положение хреново, сам понимаешь, – глухо произнес генерал.
Батов дал разрешение на отход и приказал полковнику Первушину взять на себя самое сложное и самое тяжелое в данной обстановке: организовать своей дивизией прикрытие растрепанным и разрозненным, бегущим к Керчи, к переправе на Тамань, частям армии.
– На твою дивизию, Алексей, вся надежда, – сказал, прощаясь, Батов и крепко пожимал руку полковнику. – Больше не на кого!
– Сто шестая постарается сделать все, что возможно! – кратко ответил ему Первушин, с горечью понимая и то, какую тяжелую ношу взвалил своим приказом командующий армией на его плечи.
А как он еще мог ответить в такой обстановке своему прямому армейскому начальству? В душе было горько и обидно, что его полки, изрядно потрепанные в последние дни, но не сломленные, сумевшие выстоять в непрерывных боях, должны расплачиваться за других: теперь их подставляют, а, по сути, бросают в пасть тигра на растерзание.
– Действуй, Первушин! Только постарайся задержать немцев хоть на несколько дней, чтобы наши успели отойди и закрепиться на Акмонае. Действуй по обстоятельствам и по своему усмотрению!
И он, Первушин, стал действовать. По сложившейся обстановке. Самостоятельно. Даже не согласовывая свои действия с командованием своего 9‑го корпуса. В те дни и само управление со стороны командира корпуса прекратилось. Никакой связи с ним не было. Штаб корпуса, судя по всему, не оглядываясь, откатывался с потоком почти неуправляемых войск к Керченскому полуострову.
В течение последних дней октября 106‑я вела ожесточенные бои в Джанкое, сдерживая напор атакующих немецких дивизий. Под вечер в город прорвались вражеские танки. Они сходу раздавили нашу батарею, которая не успела развернуть пушки и встретить их огнем…
К штабу неслись конные разведчики:
– На центральной улице немецкие танки!
При штабе имелась лишь одна зенитная батарея 76‑миллиметровых пушек. Батарею, по приказу Первушина, развернули вдоль улицы. Опустили длинные стволы. С первым же залпом вражеская танковая атака заглохла.
Два бесконечно долгих дня последних чисел октября бойцы дивизии вели тяжелые оборонительные бои, сдерживая напор вражеских войск. Именно об этих днях на всю страну прозвучало из Москвы сообщение от Советского информбюро:
«Большую стойкость в борьбе с фашистами проявили бойцы, командиры и политработники части, которой командует товарищ Первушин».
Алексей Николаевич помнит, как после тех ожесточенных боев подполковник Сергеев, командир 534‑го стрелкового полка, докладывал ему тяжелые цифры о личном составе: на 25 октября в полку числилось 2235 человек, а на 1 ноября осталось всего 506 бойцов. Но этот полк находился на решающих участках. Не лучше было и в других полках дивизии, которые тоже понесли большие потери.
Именно тогда Первушин и принял решение: подчинять себе при отходе все разрозненные, беспорядочно отступающие подразделения и группы бойцов, всех отставших и отбившихся от своих полков, и таким образом пополнять полки дивизии. И делал это уверенно и необычно для тех трагических дней. По его приказу на пути отхода ставили полевые кухни и машины с продовольствием. А когда голодные и усталые солдаты видели дымящиеся кухни, вдыхали знакомый аромат наваристого борща и мясной гречневой каши, то сразу соображали: здесь порядок! И шли на полевые кухни, как на надежный ориентир, охотно подчиняясь новым командирам.
Генерал Первушин, глядя на карту, мысленно переносился в недавнее прошлое. С тех трагических дней прошло ровно два месяца. На Акмонайские позиции, преграждавшие путь противнику на Керченский полуостров, спешными волнами выплеснулись отступавшие части 51‑й армии ночью 4‑го ноября 1941 года. Вышли, а вернее, добрались, добежали обескровленные, сильно поредевшие, имея всего по нескольку снарядов на орудие и по дюжине патронов на винтовку. Но и здесь не остановились, не закрепились. Не смогли удержаться и на этом рубеже. Через два дня стали откатываться к Керчи, к переправе на Таманский полуостров…
Сегодня Алексей Николаевич вспоминал те осенние дни и осмысливал ход тех тяжелых событий с иной позиции. Как командующий, он видел явные промахи и существенные недостатки в руководстве и в управлении всей армией. Было упущено главное – не определена общая цель. Имелись отдельные частные цели, которые решались по мере возможности, но упускалась общая для всех, одна главная цель. Ею в то время должна была стать только одна, главная и реально выполнимая цель – закрепиться и удержаться на Акмонайском рубеже. Но эта общая цель для всей армии не была поставлена и до командиров дивизий не доведена, и, естественно, она и не была претворена в жизнь. Все внимание, все силы распылялись по мелким целям и частным проблемам.
Командиры тех дивизий тут ни при чем. Они, как могли, цеплялись за каждый рубеж, за каждую высоту. Но горизонт у командира дивизии ограничен конкретным участком. За этот участок и спрашивали. Да к тому же еще в те дни каждый командир дивизии, как мог, самостоятельно отбивался от противника. Увидит рубеж, на котором его дивизия может дать наседающему врагу по зубам, и встает на этом отдельном рубеже, и дерется до последнего. А потом опять отступает. Так по отдельности, а по существу, общей массой, беспорядочными волнами и откатились…
Боевые действия, особенно крупного масштаба, имеют свою логику. Командующий армией обязан не только видеть и оценивать события сегодняшнего дня, но смотреть в завтрашний день, предвидеть будущее. Как опытный шахматист, продумывать различные варианты на много ходов вперед. И ставить главную цель для всей армии. Поставив общую цель, продумывать ее реализацию. Подготовить тылы и все необходимое для обороны. И пока одни дивизии сдерживают врага, другие должны отойти и своевременно занять выгодные рубежи.
