Атака захлебнулась. Отступили фашисты. Площадь перед казармой усеяли трупы в серо-зеленых мундирах. Бойцы ликовали: знай наших! Но радость была недолгой. Над крепостью загудели моторы немецких самолетов. Они опускались низко и, поливая огнем из пулеметов, прицельно сбрасывали бомбы. Возобновила яростный обстрел артиллерия, к ним присоединились и минометы, расположенные на противоположном берегу реки Муховца. Бойцы по команде капитана спустились в подвал. Тяжелые стены, как живые, вздрагивали от каждого разрыва, осыпая цементную штукатурку. К свисту снарядов примешивается пронзительный вой пикирующих бомбардировщиков. Вскоре все звуки слились в один сплошной грохот. Едкая пыль, гарь и густой дым заволокли пеленой амбразуры. В нескольких местах рухнули перекрытия. Бесшумно и страшо расползались, обнажая сердцевину из жженого красного кирпича, площадки под амбразурами. Не слышно стонов и криков раненых. Не слышно и собственного голоса. Оглушенные бойцы, задыхаясь, падая, поднимаясь, переносили в безопасные места раненых, снова возводили площадки у бойниц, разбирали завалы у выхода из подвала...
Шургалов на всю дальнейшую жизнь запомнил те бесконечные часы, проведенные в подвале. Потом ему пришлось переносить и более жуткие обстрелы и бомбежки, но та, почему-то именно та тяжелая бомбежка навсегда врезалась ему в память. Страшно было? Неимоверно страшно, трудно выразить словами охвативший их страх. И в то же время никакой паники он не увидел. Ее попросту не было. Чувство воинского долга помогало бойцам преодолевать и страх, и заставлять себя двигаться, и находить в себе силы выполнять то, что и положено делать солдату.
Улетели бомбардировщики, перестали взрываться и перепахивать руины снаряды. Смолкли орудия и минометы. А в голове все еще стояли грохот и звон. У многих бойцов из ушей и носа вытекали струйки крови. Лица в копоти и пыли. Шургалов помнит, как у него, да и не только у него, дрожали, подкашиваясь, ноги, как слезились глаза, как мучительный кашель раздирал грудь. И несмотря ни на что, бойцы, один за другим, по груде кирпича и бетона, спешно пробирались наверх, карабкались по лестницам, занимали свои места в оконных проемах и у амбразур. Каждый понимал – немцы снова пойдут в атаку.
Капитан Акимов приказал Шургалову и пулеметчику Ляхоновичу забраться на уцелевшую часть чердака и там оборудовать наблюдательный пункт. Капитан убежденно верил, что с часа на час должны прибыть наши воинские части и они вышибут гитлеровцев из крепости.
– Держись, ребята, – говорил он хриплым голосом, – как только в Москве узнают, что крепость в окружении, такие силы двинутся, что от врага и пылинок не останется!
Страшная картина разрушения открылась перед Шургаловым, когда он с пулеметчиком забрался на чердак и через проем посмотрел в сторону центра крепости. Шургалов, долгое время прослуживший здесь, сейчас плохо понимал, где и что было раньше. Все вокруг напоминало огромную каменоломню. Разрушенные здания, глубокие воронки от разрывов тяжелых бомб и снарядов, горящие автомашины, кирпич, куски железа и бетона, трупы своих и немцев, и средь них тела людей в штатском, женщин. Воздух пропитан смрадом и гарью. Но несмотря ни на что, крепость боролась. В разных местах звучали выстрелы, трещали пулеметы, ухали пушки. Крепость жила, сражалась отдельными очагами. Одним из таких очагов обороны была и их угловая массивная двухэтажная полуразрушенная, стоявшая на отшибе казарма... И сознание того, что они не одиноки, что и другие сражаются, обороняя свои участки, придавало силы, рождало уверенность. Будем держаться! Держаться до конца, дорого продавая свои жизни. И в то же время давило щемящее чувство обреченности, возникли как-то сами собой и острые вопросы, которые задавали солдаты в первые минуты внезапного нападения, они снова вставали со всей своей страшной обнаженностью: почему гитлеровцы оказались в самой крепости? Почему даже не объявили боевой тревоги? Почему проспали нападение? Как же так все это могло произойти? Вопросы, вопросы, вопросы... И ни на один из них не было ответа. Только жуткая действительность, страшные разрушения, неимоверные страдания, потоки крови и безжалостное дыхание смерти...
Разве мог он, старший сержант, даже в самом кошмарном сне предположить, что война начнется именно так, обрушится внезапно и губительно. Для чего же они тогда тренировались и готовились, проводили стрельбы, марш-броски, учения, часто поднимались среди ночи по учебной тревоге, одевались в считанные секунды и, схватив свое штатное оружие, занимали места в общем строю, выполняя приказы своих старших командиров? Все выполняли, как и положено Уставами и Наставлениями, за сноровку получали поощрения и благодарности, подразделение числилось в передовых. И вдруг – такое!
Брестская крепость с ее центральной мощной Цитаделью, расположенной на острове, образованном рукавами реки Муховец при ее впадении в Западный Буг, была серьезным военным объектом. Сама Цитадель с двухэтажными оборонительными казармами (кирпичные стены их, которые кольцом опоясывали остров, толщиною почти в два метра) еще имела, как слышал Шургалов от старших командиров, более пятисот укрытых от огня артиллерии казематов, не говоря уже о других инженерных сооружениях. А вокруг Цитадели, прикрывая подступы к ней, располагались Волынское, Корбинское и западное Тераспольское укрепления, также сооруженные из кирпича и бетона, окаймленные рвами с водой и нешироким рукавом Буга. Таким образом, вся крепость располагалась на четырех островах. Да еще были предместные укрепления с земляными валами и оборудованными огневыми точками, гнездами и узлами. И размещались в крепости полки двух дивизий, несли службу пограничники Краснознаменного отряда, дислоцировались спецчасти, спецслужбы, штабы, школы... Тысячи людей, главным образом кадровых военных, с оружием, артиллерией, танками, складами боеприпасов и продовольствия. Огромная сила, и эту силу Шургалов ощущал сам, особенно в дни празднований и общих построений, когда вместе с другими стоял в строю или маршировал перед трибуной, на которой находились военачальники. И как могла эта отлаженная крупная воинская часть, располагаясь в такой солидной крепости, в первые же минуты нападения врага, на борьбу с которым готовились давно, растерять свои боевые возможности, перестать быть единым боевым организмом, крепостью, и превратиться в отдельные очаги отчаянного сопротивления...
От грустных размышлений его отвлекли радостные крики. Могучее «ура!» потрясало воздух, перекрывая грохот боя. Шургалов с чердака видел, как в разных местах крепости восторженно махали руками, взлетали вверх пилотки, фуражки. Шургалов тоже чуть было не сорвался с места и не закричал восторженно и радостно.
Наши! Над крепостью пролетели на небольшой высоте пять бомбардировщиков с красными звездами на крыльях и хвостовом оперении. Самолеты одним своим появлением укрепили надежду в сердцах защитников крепости.
Бомбардировщики, сопровождаемые разрывами снарядов и трассирующих пуль, улетели на Запад, в тыл врага, наносить удары по каким-то важным объектам. А в крепости короткое затишье сменилось яростным шквалом огня. Гитлеровцы со всех стволов стали палить по ее защитникам. Снова заухали разрывы тяжелых снарядов, с треском разрывались мины, строчили пулеметы, автоматы, беспорядочно стреляли винтовки, и все эти звуки слились в один сплошной грохот. Шургалов увидел, как на площадь выползли два немецких танка. Один из них остановился, наткнулся на что-то, из-под гусениц взметнулся фонтан взрыва, и танк вспыхнул факелом, зачадив густым черным дымом. А другой двигался по площади и гусеницами стал давить раненых. Шургалов, сжав зубы, смотрел на это тупое варварство. Страшно было сознавать свое бессилие. Он знал, что гранаты кончились, вернее, они еще были, но к ним не имелось запалов. А танк, расправившись с ранеными, приблизился к казарме и вдруг выпустил по амбразурам слепящую струю огня. Там за амбразурой что-то вспыхнуло. У Шургалова похолодело в груди.
