* * *
— Вот, Павел Тимофеевич, читайте, — вошел в тускло освещенные трехрожковым подсвечником покои Зализа, и положил на стол перед воеводой допросные листы.
— А до утра это дело не терпит, Семен Прокофьевич? — с надеждой поинтересовался воевода Кошкин. — Поздно уже, темно…
— Нет, — твердо ответил Зализа.
Воевода тяжело вздохнул и принялся читать. Вскоре он начал недовольно хмыкать и крутить головой. Потом бросать на опричника встревоженные взгляды. В конце концов он твердой рукой хлопнул по столу:
— Этого не может быть!
— Я сам не верил, Павел Тимофеевич, — тяжко вздохнул Зализа. — Вы посмотрите, первому листу я хода не дал, лично все хотел проверить. И ко второму тоже не сразу веру приобрел. Днем ездил к купцу одному, что на Березовый остров заезжал по торговому делу, расспросил подробно. Купец на острове почти в точности тоже от ратников иноземных слышал. Не знают они, как сюда попали, на ворожбу безбожную подозрение имеют. И чародеев мы на дороге к Ореховому острову подстерегли… Крамола это, воевода. Крамола на нашей земле гнездо змеиное свила. Не хочу в это верить, но другого объяснения нет. И пресечь ее надобно немедля, о жизни государя нашего заговор идет.
— Что предлагаешь, Семен Прокофьевич? — горестно покачал головой воевода Копорья. — Как выжигать станем?
— Боярина Харитона потребно к ответу призвать, — решительно вскинул подбородок Зализа. — Под стражу его взять немедля!
— Так возьми, — не стал спорить воевода Кошкин.
— У боярина Волошина только бронных на коня двадцать два ратника садятся. Да подворники, да смердов за стену посадить может. Нет, Павел Тимофеевич, засечным разъездом мне его не взять. Нужна мне полусотня твоих стрельцов, да нужна утром, дабы до вечера в Замежье придти успеть.
— Да здесь же почти сотня верст, Семен Прокофьевич! — возмутился воевода. — За день этого не пройти. Послезавтра днем до места дойдете, это будет ладно.
— Он ведь не только крамолой, он еще и ворожбой занимался, — напомнил Зализа. — Узнать колдовским способом про наш приход может, сбежать.
— Если ворожба поможет, — обречено развел руками Кошкин, — то он уже в бега подался. А поежели нет, то нечего и коней загонять. Получить ты завтра с утра полусотню, человек государев. А теперь иди, отдыхай. Полночь скоро, пора на молитву вставать.
Глава 17. «Изгонять и выгрызать»
На утренней заре Зализа одной точной стрелой убил бездомную собаку, и вместо начавшей подтухать головы повесил свежую. Хотел и обтрепавшуюся метлу поменять, но не успел: опричника нашел отрок из крепости и позвал к воеводе. Далеко идти не пришлось — обещанная полусотня стрельцов гарцевала за воротами, уже собравшаяся привычным походным обычаем: сабля на боку, бердыш за спиной, пищаль у седла.
— Делайте свое дело, — вместо напутствия перекрестил их Кошкин. — С Богом.
Зализа с засечниками занял место впереди отряда, и конная полусотня устремилась вперед.
Однажды Семен уже участвовал с другими опричниками в набеге на поместье опального боярина. В пути его тогда тихо учил уму-разуму боярский сын Толбузин, с которым вскоре развела его государева воля.
— Имей в виду, Семен, нам его не просто напугать надо, чтобы в думе голос против царя не поднимал. Нужно, чтобы проклятым местом его поместье все считали, чтобы коровы не доились, свиньи не поросились, чтобы смерды разбегались, рожь не росла, чтобы золота у него не осталось сторонников себе подкупать, и серебра — голодранцев уличных сманивать. Грабить не хочешь — в землю втаптывая, есть не можешь — собакам отдай: но боярину ничего не оставь!
Здорово они тогда повеселились, стреляя из луков разбегающихся коров, поря смердов, раздевая и отпуская девок, потроша боярскую усадьбу, разоряя конюшни и свинарники. Москва неделю только про это и говорила. Еще на улицах ахали, что полторы тысячи мужиков они перед усадьбой на деревьях развесили — хотя в поместье и полутысячи людишек не нашлось. Опричники не спорили — чем больше страха станется, тем для государя и лучше. А поротые смерды и долго сверкавшие телесами девки от боярина чуть не сразу ушли, не дожидаясь новой напасти.
Пожалуй, сейчас следовало бы научить этому стрельцов — но Зализа не представлял, как подступиться к столь деликатной теме.
— Во время привала предупрежу, — решил он. — Так прямо и скажу, что замешан, похоже, боярин в измене, а дабы в поместье иные крамольники приюта не нашли, разорить его нужно так, чтобы ни есть, ни пить лет десять лет никому ничего не нашлось.
* * *
Сон показался очень забавным: словно стоит Станислав на пологом взгорке, неподалеку от лиственной рощи, а вниз по склону, почти по плечи скрываясь в траве, широкой змейкой спускался к леску маленький зеленый человечек в одежде из свежей травы. Местами из курточки и штанов выступали яркие, синие и желтые цветы, над которым угрюмо жужжали пчелы и шмели, но никак не могли опуститься на аппетитное соцветие.
— Совсем трава переспела! — громко сокрушался человечек. — Совсем большая стала. Совсем-совсем большая. Куда теперь расти?
Погожину трава поднималась едва выше колена, а потому мельтешение и причитания карлика казались ему смешными.
— Да пусть растет трава, не жалей! — выкрикнул он человечку и… проснулся.
— Что ты сказал? Не слышно! — отозвалась из глубины дома Матрена, подошла ближе. — Какая трава?
— Да сон смешной приснился, — приподнялся на локте милиционер, нащупал неподалеку выстиранные хозяйкой брюки и подтянул к себе. — Будто бегает по полю маленький человечек, весь в траве, да причитает, что трава перестояла.
— Луговой приходил, — всплеснула руками женщина. — Господи, надо хоть угощение ему сготовить, и так, верно, серчает.
— На что? — не понял Погожин.
— Так, покос прозевали, — признала Матрена. — Косить пора давно, трава поднялась.
— А коса-то есть? — натянув брюки, спрыгнул с печи милиционер.
Женщина кивнула.
— Где?
— Во дворе, у ворот.
— Ладно, посмотрим, — не вдаваясь в дальнейшие разговоры, Станислав вышел из дома в пахнущий опустевшим сеновалом двор, поднял глаза к просвечивающим в крыше дырам, покачал головой, то задерживаться не стал, взяв у закрытых длинной слегой ворот косу, примерно пятого номера, и лежащий на приступке камень.
Что Станислав знал о косьбе, так это то, что режущая кромка должна быть очень, очень острой, иначе коса не резать, а мять травы станет. Поэтому работу он начал с того, что прошелся камнем справа-слева по железной полосе, привычно проговаривая придуманную для этой работы присказку:
— Коси коса пока роса, коси коса пока роса, коси коса пока роса.
Трех проговорок обычно хватает, чтобы обновить в поле лезвие, поэтому и сейчас Погожий ограничился всего тремя заходами камня, после чего положил его в карман, а сам отворил ворота и вышел на улицу.
