Настя опять опустилась на него сверху и медленно, никуда не торопясь довела, явно сама получая от происходящего наслаждение, до самого пика. От сильного толчка она едва не слетела на пол, но торопливо вернулась назад, провоцируя своего любовника на все новые и новые приступы страсти. Никогда в жизни Никита не кончал так долго — словно запасы семени копились в его огромном теле всю жизнь именно для этого момента. Наконец все завершилось, и он опять провалился беспамятство блаженной истомы.
* * *
На беду, или на удачу, но мимо Храпши, почему-то именуемой в московских писчих книгах Ропшей, проходило сразу два пути. В жаркие месяцы — летник от орехового острова по Неве и к Копорью, а когда лесную тропу заваливало снегом, от замерших Шингары и Стрелки путники протаптывали зимник к Ижоре. Всякого рода коробейники-афени, разный путешествующий люд платили деревенским за еду и ночлег, продавали подешевле товары, если были, иногда расщедривались на «прогонные».
Однако по тем же путям бродили и лихие люди — а потому вместо выгоды местным жителям порою случался и разор. Еще неподалеку от деревни, в местечке Кипень, по сей день скрывались тайные язычники, поклоняющиеся бьющим там горячим ключам, ако Господу. От этих идолопоклонников всегда можно было ждать измены, продажи рабов христовых пришедшим со стороны басурманам. Вдобавок, вокруг Храпши раскинулись редкие в Северной пустоши места, где имелась хорошая землица и почти не чавкало болот. Знающие лиходеи шли сюда специально в надежде на хорошую поживу с зажиточных людишек.
Лет сто назад прадед нынешнего волостника покончил с этим безобразием, заставив своих смердов в качестве барщины или оброка обнести Храпшу земляным валом, и поставив поверху частокол. Укрепление показало свою неожиданную надежность и в последнее время, когда дикари начали брать с собой в набеги пушечки и пищали. Каменные ядра легко ломали деревянные стены, но в земляном валу застревали, не причиняя вреда. Теперь окрестные людишки в случае опасности не таились по окрестным лесам, боясь предательства или умения ворога читать следы на тропинках, а скрывались в крепостице, помогая барину отбивать станичников.
Службу подворники Ивановские несли справно: у распахнутых двойных ворот повод коня торопливо перехватил рыжий кудрявый мальчишка, спешившемуся опричнику с дороги тут же поднесли холодного шипучего кваску. И только после того, как гость утолил жажду и чуток размял ноги, навстречу ему вышел боярский сын Иванов:
— Ну, здравствуй, Семен Прокофьевич, как здоровье твое, как дела порубежные?
— И ты здоров будь, Дмитрий Сергеевич! — Зализа широко раскрыл руки, и оба служилых человека крепко обнялись.
С боярским сыном Ивановым Зализа также познакомился под Казанью. Хотя поместники князя Шуйского числились в Царском полку, а черносотенцы попали в Сторожевой, караульные разъезды нередко заносило в чужие порядки, и пару раз будущий опричник грелся с потомственным помещиком у одного костра.
— Проходи в дом, Семен Прокофьевич, — пригласил хозяин, — к столу присаживайся. Сейчас девки щей горячих нальют, буженины порежут. Что скажешь, чем порадуешь?
— Экий ты, Дмитрий Сергеевич, — укоризненно покачал головой Зализа. — Ты гостя сперва накорми, баньку истопи, а уж потом про дела спрашивай.
— Будет банька, — кивнул хозяин, — сей же час распоряжусь.
Он уселся перед пустым столом, жестом пригласив опричника присесть рядом, раздраженно стукнул кулаком:
— Да где они там?! Спите, что ли?
Мелко засеменили шаги, трое пухлых румяных девок внесли медницы с хлебом, нарезанной толстыми ломтями бужениной, несколько плошек с солеными грибами, мочеными яблоками, порубленной с капустой морковью, несколькими расстегаями. Похоже, гость приехал не ко времени, и горячей снеди, кроме недоеденных за обедом щей, не имелось.
Одна из девок принесла, обхватив полотенцем, горячий горшок, поставила на стол, тут же налила из него в медную тарелку с искусно прочеканенным краем пахнущую грибами похлебку, поклонилась:
— На здоровье, Семен Прокофьевич.
— Спасибо, Лукерья, — узнал ее опричник, отломал себе краюху хлеба и взялся за ложку. — А вести у меня, Дмитрий Сергеевич, такие: идут сюда чужеземцы числом около сотни кованной рати и полусотни бездоспешных.
Хозяин поперхнулся невовремя выпитым квасом.
— Ты так не пугайся, Дмитрий Сергеевич, — невозмутимо продолжил Зализа, продолжая прихлебывать щи, — К твоей деревеньке Вилы они выйдут никак не раньше, чем сегодня в темноте. Их Осип ужо упредил. А сюда попадут разве завтра после полудня.
Боярский сын подскочил к окну и громко заорал:
— Савелий, Федор, Порфирий! Коней седлайте, немедля!
— И к татарину вестников пошли. Может, успеет до завтрашнего полудня подойти.
— Ливонцы? Свены? — оглянулся на опричника хозяин.
— Странные люди, Дмитрий Сергеевич. С бабами идут, но оружные, нескольких варягов живьем сожгли, но у Ижоры ни одной курицы не тронули, и часовню Александрову не осквернили. Однако сотня ратников в броне. Да и откуда взялись, непонятно.
— Ты засечников своих оставишь, Семен Прокофьевич? — настороженно поинтересовался Иванов.
Зализа немного подумал и кивнул. Волостник Иванов мог поднять со своих земель пятерых ополченцев, его сосед Мурат — троих.
С его засечниками получится больше десятка бронных. Да еще подворники боярские, да смерды соберутся. Баллисты две издавна во дворе стоят. Можно отбиться, можно. Вот только самому Зализе придется мчаться со всех ног в Копорье, пятину ополчать, боярскому сыну на выручку идти.
— Извини, Семен Прокофьевич, оставлю тебя ненадолго, — кивнул опричнику хозяин. — Распоряжусь пойду, кому куда скакать.
Опричник понимающе кивнул. Он свое дело сделал, об опасности предупредил почти за день. Теперь волостник кого нужно в крепость вызвать успеет, кого нужно — в лесах прикажет укрыть. К вечеру управится.
В баню хозяин с Зализой все-таки сходили, но удовольствия привычного не получили.
Постоянно витала в парном воздухе мысль о пришедших на землю ворогах, и не могли от нее отвлечь ни обжигающие березовые веники, ни сенные девки, подошедшие кровь разогнать.
Служилые люди думали о завтрашнем дне. После бани Зализа даже отказался от того, чтобы Лукерья показала ему спальня, бухнулся в мягкую перину и долго ворочался с боку на бок, словно на жесткой утоптанной земле.
* * *
Поутру в лагере возникла перебранка: кому уже сегодня на работу пора, кто куда поехать собирался, но никакой пользы она не принесла — все равно путь с болотного острова оставался один. Все, что могли сделать участники фестиваля, это обойти болото и попытаться пробиться к городу с другой стороны.
Память о прилетающих из леса стрелах еще не успела рассосаться, и путники двигались плотной группой. Даже на привалах женщин и индейцев ливонцы и ратники из «Черного Шатуна» норовили посадить в середину, подставляя таинственным недоброжелателям кольчужные или латные спины. Люди еще надеялись попасть в родные дома, и только этим можно объяснить, что до вечера путники смогли отмахать по узкой натоптанной тропинке, виляющей среди деревьев и поросших камышами прогалин больше двадцати километров почти без отдыха. По прикидкам Росина, они уже успели миновать и Колпино, и Пушкин с Павловском, пересекли Московское и Киевское шоссе — но не встретили никаких признаков, и даже следов цивилизации! В голову все чаще и чаще лезли мысли о реальности того, чего в принципе быть не могло.
