— Последний клинок? Вы что-то путаете, сеньор. Больше граф ничего не продавал, я бы знал.
Фернан нахмурился, быстро пересчитал пустые скобы, служащие для удержания оружия. Выходило восемь. Пять герцогу, один шуту. Итого шесть. Один у графа в спине. Итого семь. Где восьмой?
— Хорте?
— Вижу, сеньор. — Старший следователь был сообразительным малым.
— Ты помнишь, что продал герцог?
Слуга наморщил лоб, крякнул. Фернан терпеливо ждал.
— Герцог Лосский взял три кинжала, полушпагу и мечелом. Маркиз… маркиз купил дагу с головой змеи на рукоятке. Да, сеньор. Именно дагу.
— Хорошо. И еще здесь отсутствует кинжал, который теперь в спине твоего господина. А ну-ка напряги память, любезнейший, и скажи мне, какого оружия здесь нет.
Слуга нахмурился, прошелся вдоль стены, касаясь то одного, то другого клинка.
— Сеньор, думаете, это зацепка? — осторожно поинтересовался Хорте.
— Вполне возможно, господин Хорте. Даже очень возможно.
Кажется, появилось хоть что-то. Если пропал клинок, то это и зацепка, и мотив, и шанс найти убийцу.
— Вспомнил! — Слуга довольно заулыбался. — Нет кривого пешханского кинжала с рукояткой из слоновой кости.
— Ты уверен?
— Да. Этот клинок был заметным. На рукояти буква «Т». Граф бы его ни за что не продал, хотя герцог очень просил.
— Молодец! Вот тебе за труды. — Фернан на радостях бросил отличившемуся сержанту ригес.
[7]
Слуга рассыпался в благодарностях, Фернан, не слушая его, повернулся к жандарму:
— Господин Хорте, надеюсь, не мне вам говорить, в каком направлении следует работать жандармерии?
— Мы немедленно начнем поиск кинжала.
— Отлично, — удовлетворенно кивнул Фернан и, попрощавшись со следователем, покинул оружейную комнату.
Епископа Жозе Наярру Фернан встретил уже возле самого выхода из охотничьего замка. «Серый» стоял у большой картины, заключенной в мощную и, на вкус Фернана, излишне вычурную позолоченную раму. Заслышав шаги сеньора де Суоза, аббат обернулся.
— А, чадо, — протянул клирик. — Я думал, вы уже ушли. Что скажете?
Фернан посмотрел на картину. Серое угрюмое море катило огромные валы волн прямо к высокому береговому утесу. Художник был мастером. «Василиск» почти ощущал дуновение крепкого соленого ветра, чувствовал запах соли и слышал рев беснующихся волн, что в бессильной белопенной злобе бились о прибрежный утес, на котором находились двое. Злой ветер трепал их одежды и длинные волосы. Лиц Фернан не видел, изображенные художником мужчины стояли спиной к зрителю. Двое смотрели на море и… дальше. Куда-то за скрытый свинцовыми тучами горизонт. Картина была потрясающей, талантливой, глубокой. Казалось, что еще несколько мгновений — и изображение оживет.
— У меня нет слов, — наконец сказал Фернан. — Это…
— Это работа Федерико Лонереддо, жившего в Ирении больше трехсот лет назад. Гениальный художник, сам Спаситель вложил в руки этого иренийца кисть. Вы слышали о нем?
— Нет, Ваше Святейшество. — Фернан не очень-то интересовался живописью.
— Неудивительно. Он умер, так и не успев стать знаменитым. Чума Искусителя в те годы забирала много людей, и лишь Церковь магией Спасителя смогла остановить мор. До наших дней дошло лишь шесть картин Лонереддо. Все, кроме этой, в Ирении, во дворце у Папы.
— Я не знал, что вы любитель живописи.
— Немного, сын мой. — Наярра добродушно улыбнулся. — Я не так страшен, как говорят обо мне многие заблудшие овцы.
Фернан промолчал.
— Не знаю, как к де Туриссано попала эта картина… — между тем продолжил «серый». — Она называется «Два брата». Спаситель и Искуситель перед своим легендарным путешествием через море, сын мой. Они еще вместе, еще дружны, оба хотят спасти человечество и подарить ему магию. Нет еще ни ссоры, ни Кровавой ночи, ни дороги через пешханскую пустыню, ни смерти на горе Искупления. Перед нами самое начало их пути.
Фернан слушал неспешный рассказ аббата Наярры и смотрел на картину. В эти минуты легенда стала для него явью, и Фернану стоило больших трудов вернуться назад, в реальный мир.
— Ваше Святейшество, — произнес капитан, — старший следователь… Он сказал, что никто из отцов-дознавателей не смог почувствовать, как произошло это убийство.
— В этом нет ничего удивительного, сын мой. Только Спаситель всемогущ. Бывают случаи, когда дети его бессильны.
«Случаи, быть может, и бывают, — решил про себя Фернан. — Но крайне редко, если не сказать, что почти никогда. Ой не просто так святые отцы себя ведут, словно воды в рот набрали!»
— Отчего вы нахмурились, сеньор?
— Думаю, что может означать эта нарисованная на стене мантикора, Ваше Святейшество, — соврал Фернан.
— Право, не знаю. Трактовок может быть много. Например, в Святой книге есть упоминание об этом звере. Спаситель шел через каменистую пустыню Пешханства, а его преследовали мерзкие слуги Искусителя. И вот когда они уже готовы были пролить святую кровь Спасителя, с неба на них упала мантикора и растерзала. Мантикора — это возмездие, она несет свет истинным детям Церкви и борется с теми, кто задерживает Спасителя в его победном шествии.
Фернан внимательно выслушал, вежливо распрощался с Наяррой и покинул замок, оставив «серого» и дальше любоваться картиной Лонереддо.
Вето сидел возле лошадей и левой рукой подбрасывал в воздух наваху. Раскладной нож делал два оборота, тускло блестел в лучах заходящего солнца и падал на раскрытую ладонь лишь для того, чтобы спустя мгновение вновь взмыть к небу. На наваху Вето не смотрел. В правой руке он держал невесть как добытое и уже наполовину обгрызенное красное яблоко.
— Сеньор… — Заметив Фернана, прохиндей перестал жонглировать ножом, ловко поймал, закрыл и едва уловимым движением спрятал под одежду.
— Поехали. Путь до Эскарины неблизкий.
Они покинули Арреду и следующие минут двадцать проехали молча. Фернан думал, Вето доел яблоко, запустил огрызок в придорожную канаву и достал из кармана второе. Когда и с этим было покончено, слуга решился нарушить молчание:
— Сеньор…
— Да?
— Не могли бы вы мне выдать этудо на новые сапоги?
Фернан прищурился и бросил быстрый взгляд на Вето.
— Не слишком ли дорого для сапог? Или они из кожи водяного ящера?
— Нет, сеньор. Обычные сапоги.
— Лучше я устрою тебе хорошую порку, когда мы вернемся в столицу, лентяй, — проворчал для проформы Фернан.
«Василиск» знал, что слуга редко вот так нагло осмеливался просить денег. А раз просит, значит, знает, что он обязательно их получит.
