— Не знаю, — качнул головой Франц, — но что-то тут не так. Мне тут не нравится.
Госпитальер выглядел потерянным, вцепившись в автомат так, что пальцы побелели от напряжения, он оглядывался кругом. Безмятежность пустошей его пугала. Слишком жуткими были рассказы об этой местности среди Торговцев и представителей самых разных кланов, чтобы вот так запросто поверить в безопасность этих мест. К тому же Герман, как Франц успел заметить, тоже вел себя беспокойно, раздражаясь без всякой видимой причины, а его чутью Госпитальер за то недолгое время, что они были знакомы, научился доверять. Правда, он и предположить не мог, что раздражение следопыта вызвано совсем не чувством опасности, а несколько другим чувством… Герда и Дуго, посовещавшись, наконец пришли к единому мнению.
— Полагаю, нам следует отправиться туда. — Герда указала направление.
— Как вы ловко это решили, — заметил Герман, забрасывая на плечи рюкзак, — и главное — совершенно без нашего участия.
— Друг мой, поверь мне, Герда умеет определять направление лучше нас всех, — сказал Дуго, — она прошла специальный тренинг Пилигримов. Так что наша помощь не требуется.
— Что же вы тогда так долго обсуждали? — поинтересовался Герман.
— Мы говорили о тебе, — хмыкнула Герда, — папа уверял меня, что, если мы сделаем вид, будто обговариваем дальнейший маршрут, тебе будет спокойнее.
— Очень умно, — отозвался Герман.
— Герда шутит. На самом деле я с ее помощью пытался скорректировать маршрут так, чтобы в пути мы избежали многих неприятностей, — пояснил Пилигрим, — и, кажется, нам это удалось.
— Понятно, — кивнул следопыт, — увидим…
— Непременно, — согласился Дуго, и добавил: — Все будет в порядке.
После краткой заминки, вызванной поисками ножа, который Густав обронил в траву, пока бегал за бабочкой, отряд двинулся в путь. Из травы навстречу людям выпрыгивали тысячи звенящих кузнечиков; бирюзовые стрекозы и большие синие бабочки летали над землей, опускались на яркие благоухающие цветы; шмели, собирающие нектар с розовых головок клевера, деловито гудели; высоко в прозрачном небе голосила какая-то мелкая пичуга; несколько быстрых стрижей промчались над самыми головами путников.
— Идиллия, — сказал Пилигрим, с удовольствием вдыхая свежий воздух, — просто идиллия.
— Ага, — согласился Густав, — мне тоже очень тут нравится. Только я еды что-то до сих пор не наблюдаю. И это мне совсем не нравится.
— Потерпи немного, — обернулась Герда, — скоро все будет.
— Ну я надеюсь, — сказал великан, — а то так недолго от голода и в обморок грохнуться…
Герман думал о том, что если все пустоши такие, то, пожалуй, стоит поразмыслить о том, чтобы со временем клану Ветродувов переселиться сюда. Ведь здесь намного лучше, чем в городских развалинах. Они могли бы использовать деревья для строительства домов. Если земля здесь не отравлена (а счетчик радиации упорно молчит, значит, с чистотой почвы, по крайней мере верхних ее пластов и, будем надеяться, что и грунтовых вод, — все в порядке), здесь можно было бы растить пригодные для еды овощи — картофель, капусту, огурцы, помидореры. Помидореры — кроваво-красные плоды с сочной мякотью и размером с два кочана капусты — Герман любил особенно. Ветродувы давили из них сок, который обладал целебными свойствами: за один день снимал симптомы любой простуды.
От теплого ветерка и красочной природы вокруг Густав пришел в доброе расположение духа, позабыл про голод и принялся напевать песенку, популярную среди Ветродувов:
Отпусти меня обратно в голубые небеса,
Где живется всем отрадно,
где чисты поля, леса…
Где простор, пшеницы нива
и восходы над рекой,
И склоняет нежно ива
ветви, где дышать легко…
Дальше следовал длинный припев, который великан провыл протяжно и почти на одной ноте. В припеве рассказывалось о том, что когда-нибудь придет кто-то с небес, кого еще волнует судьба людей, и отведет всех в места, где жизнь у них будет совсем иная — наполненная «блаженством праведного труда на благо родного клана». Именно так и говорилось в припеве.
Услышав песню Ветродувов, Франц задумался. Ему показалось, что слова ее не просты, а содержат некое предсказание. Предсказание об их путешествии. Ведь они словно бы выбрались в те самые места, о которых пелось в песне. Правда, не было «пшеницы нивы», но, кто знает, что ждет эту землю в дальнейшем? Возможно, здесь еще взойдут ростки новой жизни, заколосится пшеница и рожь. И пустоши тогда уже не будут пустошами, а станут страной, где обитают люди. Волшебной страной. Новым возрожденным миром.
— Герман. — Франц тронул следопыта за плечо.
— Что?! — обернулся Герман.
— Я вот подумал, — сказал Франц. — А что, если со временем все кланы выберутся из города и поселятся здесь?..
— Я думал об этом… — начал было говорить Герман, но его оборвал Густав:
— Тогда они быстро тут все вокруг загадят и ничего от этого всего не останется.
Скрепя сердце Франц вынужден был с ним согласиться, вспомнив, что люди устроили Последнюю войну и опустошили всю Землю. Настроение у Госпитальера испортилось, и он замолчал.
— Зачем же все воспринимать в черном свете? — сказал Дуго. — Люди прошлого вовсе не загадили все, как можно сейчас подумать, если судить о них по кучке маниакального склада политиков, развязавших войну. Люди прошлого были скорее созидателями, они создавали порой поистине прекрасные вещи, городские кварталы соседствовали с дивными садами, называемыми городскими парками, там они гуляли и предавались размышлениям о сущем… Еще у них были великолепные сады поминовения, где они среди тенистых рощ хоронили своих умерших, расставляя тут и там каменные кресты и плиты в специально установленном порядке. Потом они возвращались туда, ходили меж могил и украшали их цветами, иногда сплетенными в венки, так что зрелище, наверное, открывалось необыкновенное. Сейчас такое можно себе представить с большим трудом. Что и говорить, люди прошлого умели создавать прекрасное.
— Скажешь тоже, кладбище — и прекрасное, — хмыкнул Густав. — Ты наш крематорий в Нидерраде видел? Может, его тоже… того… венками обвешать и ходить вокруг… размышлять о сущем…
— У нас разные представления о прекрасном, — обиделся Пилигрим, — вот люди прошлого умели ценить красоту, а сегодня некоторым действительно лишь бы все вокруг загадить.
Услышав слова отца, Герда засмеялась, а Густав обиженно надул губы.
— Подумаешь, — пробормотал он, — я вот тоже умею понимать прекрасное. Вернемся в клан, я еще покажу, как я умею украшать кладбища…
— Боюсь, тебя неправильно поймут, Густав, — сказал Герман, — лучше бы тебе этого не делать.
Густав тихонько выругался…
Герман покосился на Герду. Девушка шла впереди и, казалось, совсем не обратила внимания на вырвавшиеся у Густава бранные слова. А если и обратила, то ее это нисколько не смутило, по крайней мере, она не показывала вида.
