— Да, — согласился со мной Евгений, — Тамарка права, ты
действительно невозможная, но я поделать с собой ничего не могу, люблю тебя,
дуру, и все.
«Как милы наши мужчины, — замирая от счастья, подумала я, —
даже признаваясь в любви, они норовят нагрубить. Это все от излишней
стеснительности. Застенчивые до грубости».
— Я тоже, дура, тебя люблю, — призналась я, и этим же
вечером Евгений был у меня.
На этот раз я развернулась по полной программе. Не буду
описывать подробно. Скажу только: прическа, платье, туфли — просто блеск!
Я и Евгений сидели при свечах в гостиной, слушали
англоязычные песни, пили французское вино, закусывали швейцарским сыром и
вспоминали первые дни нашей любви. Оба сгорали от страсти и бросали
красноречивые взгляды в сторону спальни. И оба героически держали себя в руках,
не желая обнаруживать запредельную степень чувств. Я из понятных соображений:
из женской гордости, нечего ему думать, что я от него без ума. А по какой
причине сдерживался Евгений — понятия не имею. Думаю, из вредности и глупого
упрямства, присущего всем мужчинам без исключения.
Наконец Евгений сдался, покинул кресло, обнял меня, страстно
выдохнул:
— Соня, я так соскучился…
И в этот значительный момент раздался телефонный звонок.
Памятуя о подозрительности Евгения, я трубку сняла, настраиваясь на разговор,
но разговора не состоялось.
— Соня, — пролепетала Алиса, — я умираю. Если в чем виновата
перед тобой, прости, прости…
И она повесила трубку. Я в растерянности посмотрела на
Евгения и прошептала:
— Алиса опять умирает…
Он почему-то взбесился:
— Что значит «опять»? Ты же утверждала, что она умирает, так
почему «опять»?
Я ничего лучшего не придумала, как оправдываться.
— «Опять» потому, что она то умирает, то оживает, то снова
начинает умирать, — промямлила я, чем окончательно разозлила Евгения.
— Ты совсем завралась! — рявкнул он, вылетая в прихожую. —
Еще неизвестно, кто тебе звонил! Я, как дурак, примелся со своими объяснениями,
а у нее не нашлось и часа, чтобы спокойно посидеть! Э-эх! — заключил он,
хлопнув дверью.
Я, прижимая трубку к груди, застыла, не в силах поверить в
то, что произошло.
«Он ушел? — стучало в висках. — Ушел? Снова? Чертова
Алиска!!»
Вспомнив про нее, я вспомнила, что Алиска умирает. Я
попыталась дозвониться до бедняги, но безуспешно. Тогда я позвонила Симочке.
Взведенная мной, она помчалась к Алисе, но вскоре вернулась.
— Соня, Аля не открывает дверь, — дрожащим голосом сообщила
Симочка.
— Дуй к Марго, у нее есть ключи, — скомандовала я и
бросилась упаковывать чемодан.
Позвонила Симочка. Она была в панике, куда-то подевалась
Марго. Я тоже запаниковала, злясь на Евгения, на обстоятельства, на
бестолковость Симочки. Будь я рядом с Алисой, не возникло бы таких проблем, уж
я бы отыскала Марго. Тьфу! Да на кой мне она нужна? У меня у самой есть ключи
от квартиры Алисы.
Я забросила чемодан в багажник, села за руль «Мерседеса» и
помчалась в Санкт-Петергбург.
* * *
Едва я вышла из лифта, как на лестничную площадку выпорхнула
Симочка.
— До сих пор не нашла Марго! — заламывая в отчаянии руки,
закричала она. — Соня, нужно слесаря вызывать!
— Зачем? — удивилась я, шаря по карманам в поисках ключей.
— Чтобы дверь ломать. Отыскав ключи, я смело заявила:
— Дверь ломать не придется.
Мы вошли в квартиру. Алиса лежала на полу в холле в двух
метрах от дивана. Ее прекрасные широко распахнутые глаза казались безумными.
Губы шевелились, не издавая ни звука, руки беспомощно скользили по паркету.
— Алиса! — закричала я. — Алиса!
Она вздохнула и еле слышно прошептала:
— Со-оня…
— «Скорую»! — взвизгнула Симочка, бросаясь к телефону.
«Скорая» приехала быстро — Симочка их застращала, сказала,
что гибнет известная художница. Я добавила масла в огонь, по ходу расписывая
Алискины недуги.
Медики так впечатлились, что, недолго думая, погрузили Алису
на носилки и помчали в клинику. Мы с Симочкой следом. В приемном отделении я
щедро раздавала автографы, требуя особого внимания к себе и к пациентке.
— Вы должны подвергнуть мою драгоценную Алису тщательнейшему
обследованию! — взывала я. И ее подвергли. И ничего не нашли.
— Для своего возраста она практически здорова, — сказал
профессор.
— Здорова? — хором закричали мы с Симочкой. — А как же
обмороки?
Профессор пожал плечами:
— Единственное, что можно выделить, так это ее редкую
впечатлительность.
Я рассердилась:
— С этой своей впечатлительностью она всю жизнь жила, но в
обмороки никогда не падала. Скорей падали от нее остальные, живущие рядом.
— И все же, думаю, что обмороки отсюда, — важничая, произнес
профессор. — Полезно, впрочем, понаблюдаться у невропатолога и, не пугайтесь, у
психиатра.
«Вот до чего Алиска дожила, — подумала я, — уже и Фаня ей
пригодилась».
В тот же день я позвонила Фаине и подробнейшим образом ввела
ее в курс.
— Ну вы даете, — гаркнула она. — Если б я и взялась за
Алиску, так лечила бы ее только от врожденного идиотизма.
Здесь я вступилась за подругу.
— Она умом не блещет, это да, — согласилась я, — но и
подозревать ее в идиотизме не вижу причин.
— Как же? — удивилась Фаина. — Она же во всем слушается
тебя, что характеризует ее исключительно как идиотку.
— То, что Алиса слушается меня, — парировала я, — говорит о
ее уме. Его хватило, чтобы разобраться, кого надо слушаться, чего не могу
сказать о тебе.
Я возмущенно бросила трубку и постановила:
— Алиса! Ты абсолютно здорова!
— Все так говорят, — уныло согласилась она. Я призадумалась.
И в самом деле, как-то странно развиваются события. Все заверяют, что Алиса
здорова, а бедняжка чахнет прямо на глазах, и никому нет до этого дела.
Безобразие!
— Скажи, дорогая, — спросила я, — когда это началось? Ты
помнишь тот день, когда первый раз почувствовала себя плохо?
— Да, — ответила Алиса, — хорошо помню. Мне стало плохо
сразу после вернисажа. До этого я была счастлива и здорова, на вернисаже, ты же
помнишь, тоже от радости сходила с ума, всех друзей собрала, ликовала… А на
следующий день с трудом поднялась с постели, хотя накануне почти не пила. Так,
бокал шампанского, бокал шампанского…
