Я уже не знаю, что делается в гражданской жизни, а прошло всего только четыре месяца. Писать больше не о чем; это значит, что пора в путь, за новыми впечатлениями. Да и воевать уже пора! Это будет скоро, уже скоро. Вот тогда я снова начну писать. А сейчас я жду каждый день писем, которые гоняются за мной по дорогам.
18.01.42
И снова в путь и, вероятно, уже на войну. Паровоз тащит наши вагоны на Ярославль – на север, в леса, и это приятно, ведь мы уже насмотрелись досыта на голые холодные степи.
27.01.42
Бологое!
Эшелоны стоят двое суток. Моемся в последний раз в настоящей бане и снова гадаем: Ленинград или Торопец. Как долго мы едем. Даже из Алма-Аты в Сталинградскую область нас привезли быстрее.
5.02.42
Тася, представь себе раннее утро, яркое голубое небо, где-то за далёкими соснами поднялось солнце. Дорога идёт сосновым лесом, всё в инее, и только на верхушках елей и сосен золотятся шишки под первыми лучами солнца. Мы вдвоём с приятелем едем верхом далеко впереди всего полка, километра за два. Впереди показалось огромное белое пространство – это озеро Селигер, которым ездили любоваться люди в летнее время.
Здесь берёт начало наша Волга. Дорога идет по берегу, где стоит разбитая купальня, я подъезжаю к арке с надписью: «Дом отдыха «Селигер». Тишина – всё побито, разрушено, медленно въезжаю на дорожку пустого парка. Дома стоят с пустыми темными впадинами вместо окон, и так везде!
Едем дальше – вдруг неожиданно, под мордой лошади, появляется маленький пацаненок. «Где немцы?» – спрашиваю я. Он весело отвечает, что месяц как убежали. Разбиты все мосты, по дороге стоят разбитые танки, автомашины, а по обочинам из-под снега торчат руки, ноги оставшихся здесь навсегда фрицев и гансов.
Мы прошли пешком по занесённым снегом дорогам больше двухсот километров. Вы знаете, что такое 122-миллиметровые гаубицы, вы слышали, что такое форсированный ночной марш, но вы совершенно не знаете дорог Калининской и Ленинградской областей. Может, когда-нибудь и расскажу. Идем только ночью, мороз доходит до 40 градусов, пушки тонут (если можно так выразиться) в снегу. Иногда «пробки» останавливают колонну на 1–2 часа, и, чтобы не застыть, приходится бегать взад-вперёд; это вместо того, чтобы отдохнуть после уже пройденных 20–30 километров.
13.02.42
Война, в полном смысле этого слова, перед моими глазами…
Я в первые же дни явился свидетелем гибели двух пехотных полков с их командирами. Я сразу увидел войну.
Война – это страшная штука, и запомни, она особенно страшна для пехоты. У нас в артполку убиты единицы. Я живу на НП полка, и видел штурм, а теперь созерцаю поле, покрытое серыми шинелями. Долго они еще будут лежать!
Да, наша Третья ударная армия формировалась где-то под Горьким. Нет ли здесь Орловой? Мне кажется, и автобат Легостина где-то рядом. Я жду момента, когда мы встретимся, и чем позднее, тем интереснее.
Недавно во сне я побывал дома, очень приятно было увидеть вас.
А мне, между прочим, никто не пишет. Только на заводе меня не забыли. Таська, тварь, и та не пишет.
Тася, напиши обо всем, а мне писать о войне сейчас просто не хочется. Всё кругом дрожит и трясется. Отсюда попасть в ад – это всё равно, что от вас попасть в рай. В аду, наверное, тише, чем здесь.
«Война – это высшая школа жизни, здесь выявляется человек полностью».
Скоро будет весна! Скорей бы!
25.02.42
Представьте себе картину: белая чистая рубашка, и на ней несколько десятков вшей. Это так противно, что можно содрогнуться. Этого – не было! Было чистое, голубое небо, оно контрастно выделялось над лесом, блестящим от покрова инея. И вот на небе вертится 30–40 бомбардировщиков – эта картина тоже неприятна, но первого нет, а второе – почти каждый день. Со стороны интересно глядеть, как они колесом, штук по 10 идут друг за другом в пике. А пикируют некоторые точно под 90 градусов.
Вчера еду верхом, вдали от леса, вижу – идут три самолёта низко-низко, остановился, жду: первый дает очередь из пулемёта, за ним оба других делают то же. Попасть в меня почти невозможно, но так они действуют на психику.
Вообще, я не воюю, запомните это, и посему не рассказывайте, что я на передовой, рискую жизнью и т. д. и т. п. Меня на данном отрезке времени может убить только шальная пуля, или какой-нибудь чудак бомбу на меня сбросит.
Запомните, рискует жизнью пехота, те наши знакомые, что летом ушли добровольцами в пехотные части.
Да, небольшая справка: у Лёли Цыбина на стене есть карта, там моей рукой карандашом отмечен единственный город, вот этот город мы и окружили. Я каждое утро смотрю в бинокль на его пустынные улицы, по которым иногда пробегают немцы, натуральные, живые – раньше только замороженные встречались.
1.03.42
Официальное начало весны. Зима кончилась. Через 10 дней будет ровно полгода, как я от вас уехал, время прошло незаметно.
Весь февраль стояла яркая солнечная погода, но вы этого не заметили; я раньше тоже не замечал, работая на заводе. А как это красиво среди огромных лесов, утром, днем, вечером.
Скоро начнет сходить снег, обнажая весь ужас двухмесячных боёв, ужас, который сейчас покрыт белым покрывалом. А пока вокруг всё чисто и красиво. Только на душе тяжело из-за того, что радиосвязь работает из рук вон плохо. Станциям по 6–7 лет, какой-то хлам, рухлядь. А я обязан сделать так, чтобы они работали и в мороз, и в дождь.
Я здесь довольно-таки часто не умываюсь, подолгу не бреюсь, но вроде не старею. А вообще здесь быстро стареют. Да, артиллеристам ещё хорошо тем, что часто приходится есть конину.
12.03.42
Я пишу очень часто, но не знаю, получаете ли вы мои письма. Тася, я разрешаю читать их всем, и скажи Лёле, что ему писать я отдельно не буду, чтобы не повторяться. Ведь это условности – на чей адрес они пишутся.
Второй день идет снег, пурга. Самолёты почти не летают, и как-то легко; нет того напряжения. Конечно, смешно думать, что в тебя попадёт бомба с самолета, но состояние целый день напряжённое. На днях было так: мы ехали на санях по большой поляне, когда из-за леса вынырнули два белых бомбардировщика. Представьте себе: яхта, сильный ветер, беляки и предельный крен, на реке очень холодно и все прижимаются к борту. Так вот – один бомбардировщик развернулся сзади саней, чуть-чуть не задевая снег крылом, даже стало видно верхние плоскости крыльев. Мы, как на яхте, прижались к санкам, было страшно и притягательно смотреть; длинная очередь из пулемёта, и они скрылись за ёлками.
Успел я прочувствовать и что такое бомбы: недавно две разорвались у самой хаты, одна в двух метрах – так не только рамы, но и ставни вылетели со своих мест. Я в это время стоял у окна, заколоченного палаткой и соломой; меня всем этим хламом и накрыло, а у другого окна сидел старший сержант, так ему стёкла брызнули прямо в лицо и всего искромсали, пришлось везти в медсанбат.
