— Как наших убитых хоронили?
— Если была возможность, то со всеми почестями. И могилу выкопают, и салют дадут, и памятничек поставят. А когда бой идет, а потом вдруг отступать надо… или где-нибудь в лесах, в болотах, кто там будет хоронить? А иногда и хоронить было нечего. Вот когда Лешка Сенявин на фугасе подорвался, чего там хоронить? Нечего… А так с полным уважением относились к мертвым.
— Как часто мылись?
— Всяко бывало. Иной раз целый месяц не моешься. А иной раз нормально, раз в 10 дней помоешься. Баню делали так. В лесу строили шалаш, покрывали его лапником. На пол тоже лапник. Собиралось несколько экипажей. Один топит, другой дрова рубит, третий воду носит. Ты заходишь мыться, тебе сразу воду подносят, намылишься, веничком еще постучат, мочалочкой потрут, обольют тебя, иногда нарочно ледяной водой. Помылся, оделся, заступаешь в наряд, другие идут. Чудесно! И никто не болел.
— Как принимали инвалидов в тылу?
— С негативным отношением я не сталкивался. Отношение было уважительное, внимательное. Помню, привезли нас в Осташков. Эшелон остановился. Нам объявили, что транспорта нет. Тот, кто может идти, пожалуйста, пешком идите, а на телегах повезут тех, кто ранен в ноги. И вот двинулись. У меня была страшная потеря крови. Только-только операцию провели. Шел еле-еле, присаживаясь на каждой скамеечке. А на скамеечках бабки сидят, судачат: «Вот немец проклятущий, все время поверху бьет. Только в голову или руки попадает».
— Экипаж был постоянный или сменялся?
— Постоянный. Менялись, только когда убьют или ранят. Иногда механиков-водителей меняли, но про это я уже рассказывал. Удивительное дело. У меня было пять танков. Каждый раз кого-то или убьют или ранят, а мне везло. Может, потому что я Библию читал? Вот такая петрушка…
Шлемотов Александр Сергеевич
(интервью Максима Свириденкова)
Родился я 24 ноября 1918 года в городе Переславль-Залесский Ярославской области. Семью мою можно назвать рабочей. В то время существовали так называемые «красные директора», и отец мой Сергей Федорович был как раз из таких. Образование у него было какое? Церковно-приходскую школу одну окончил, но в механике хорошо разбирался. А в то время многие даже читать и писать не умели. Вот и работал мой отец директором на городской фабрике «Красный вышивальщик».
Правда, несмотря на должность отца, мы не отличались от своих сверстников, а то и беднее выглядели. Дело в том, что семья у нас была очень большая. Тринадцать детей! Так получилось. У матери моей Прасковьи Алексеевны уже было двое детей, когда она вышла за Сергея Федоровича. А у того от предыдущего брака также осталось восемь сыновей. Потом вместе они еще троих детей нажили.
Хорошо хоть жили мы, по тогдашним меркам, не очень тесно. У нас был большой деревянный дом с двумя пристройками, где можно было ночевать летом. Хотя и зимой не то чтобы совсем тесно было. Конечно, спали мы не по одному, как теперь, а по двое на одной кровати, а кое-кто даже на полу на матрасах. Но тогда все жили бедно. А у нас мать еще не работала, мать-героиня ведь! Ей и дома с таким количеством детей работы хватало, отдохнуть было некогда… Единственное, смогла она некоторое время походить в школу для неграмотных (причем ученицей у моего старшего брата оказалась) и там научилась немного читать и писать.
Через некоторое время страна уже подготовила кадры грамотных специалистов. Соответственно, отец стал теперь не директором, а перевелся главным механиком на фабрику № 5 «Фотокинопленка». И он, конечно, хотел, чтобы у всех его сыновей хорошее образование было, чтобы нормально в жизни устроились. Тогда это большую роль играло, чем какой-то там блат. Мой старший брат имел среднетехническое образование и работал техником на ТЭЦ фабрики № 5. Еще один из моих братьев учился в Московском горном институте (но на последнем курсе умер от осложнений после операции по удалению аппендицита), один окончил Тимирязевскую академию, еще двое — артиллерийское и автомобильное военные училища (причем эти двое братьев, окончив учебу, сразу воевать пошли). Вот и получилось, что в Великую Отечественную нас воевало семь братьев — и практически во всех родах войск, кроме авиации.
До войны многие из моих братьев также успели поработать на рабочих специальностях. И токари были, и электрики. Старшие братья постепенно разъезжались, младшие тоже уже начинали устраиваться на работу. И к моменту, когда я окончил неполную среднюю школу (младше меня было два брата и две сестры, а остальные все старше), нашей семье уже чуть полегче жилось. Да и жизнь во второй половине тридцатых годов постепенно налаживалась.
После школы я подал документы на поступление в фабрично-заводское училище. Я смог туда поступить и окончил его. В 1938 году был призван в армию. То есть на год раньше, в тот призыв ведь забирали родившихся в первой половине 1918 года, а я-то ноябрьский. Но сам попросил, чтобы меня призвали раньше. Не хотелось мне, чтобы получилось так, что я только на работе освоюсь, и тут же идти служить. К тому же мои друзья как раз все в армию уходили: Боря Коптев, рыжий Саша, Вася Овчинников, Вася Кузнецов. Мне хотелось с ними служить. Военный комиссар знал моего отца и пошел навстречу. Так началась моя служба.
Проходила она в погранвойсках. Попал я на Дальний Восток в 51-й Кяхтинский кавалерийский пограничный отряд и там прослужил до начала войны.
О том, что война скоро начнется, мы знали заранее. В погранвойсках тогда служили три года, но после первых двух лет был положен отпуск. И вот уже третий год идет, а нас не отпускают с нашей заставы. И разговоры везде ходят, что совсем скоро война. Мы думаем: как же так, перед войной и не побудем дома? Пригрозили, что жалобы будем писать во все инстанции. Тогда нам все-таки дали отпуск. Как раз накануне войны — в первых числах мая. Перед дорогой нас даже инструктировали, что мы должны делать, если война застанет дома или по дороге. Нужно было вне зависимости от обстоятельств возвращаться в свою часть. И только если это оказывалось невозможным, нужно было обращаться в военкомат, что в свою часть попасть не можешь, и тогда уж идти по их распределению. Однако мы успели вернуться. Тут и война началась.
Поначалу много шапкозакидательства было. Все думали, что немцев быстро разобьют. А потом сводки-то идут. Мы видим, что немцы везде бомбят, где только могут, наступают. Уже другие эмоции у нас пошли, начали готовиться к серьезной войне. Впрочем, в том, что победим, я никогда не сомневался. Но к трудностям был готов. И, как выяснилось, готовился не зря. Вы представьте только, мне ведь потом приходилось воевать и жить в танке в любое время года. В результате у меня сегодня хронический крестцово-поясничный радикулит — то затихнет, то опять дает о себе знать. А еще я горел в двух танках.
— Как вы, будучи пограничником, стали танкистом?
— С первых дней войны нас, всех, кто имел среднее образование, начали отбирать в училища. Профессиональных кадров не хватало. И вот нас с Дальнего Востока отправили в Ярославль. Там сразу направили в Ярославское пехотное училище. Но у многих-то наших ребят было техническое образование и опыт работы. Вот мы и зароптали, что нас определяют в пехоту. Поначалу нам пригрозили, что отправят солдатами на фронт, раз в это училище не хотим. Но мы ведь и не отказывались от фронта, а просто стремились в такой род войск, где могли бы принести для армии наибольшую пользу. В конце концов к нашим аргументам прислушались, наше зачисление отложили. А тут как раз организовывалось 2-е Горьковское мотоциклетное училище, и уже в начале июля мы были зачислены туда.
